Теодор Константин - В полночь упадет звезда

— Пять!

— Пять? — удивился он. — А сигаретки у кого-нибудь не найдется?

Бурлаку протянул ему кисет:

— Угощайся, дружище!

Телефонист не спеша открыл кисет, взял листочек бумаги, изрядную щепотку табаку и, так же не спеша, стал скручивать такую толстую папиросу, что листок чуть не лопнул. Прикурив, он вернул кисет:

— Спасибо, господин курсант!

— На здоровье! А ты, братец, из каких мест? — спросил Бурлаку, никогда не упускавший случая поболтать.

— Из Путны, из самого Стрыоаны. Может, бывали когда у нас?

— Не бывал, но слыхал, что в ваших краях много вина.

— Да-да, много, и хорошее! — и он заулыбался, дружелюбно поглядывая на Бурлаку.

— У тебя виноградник есть? — поинтересовался Бурлаку.

— Есть! Невелик правда, но есть, спасибо господу богу. А вы откуда сами, господин курсант?

— Я сам моц, братец, из-под Кымпени. Небось, и слышать не слышал про Кымпень?

— Нет, слышал, слышал. Значит, вы моц, из хориевских? [9] Xория — имя вождя крупного антифеодального восстания румынских крестьян и горнорабочих в Трансильвании в 1784 году.

— Из его! Верно!

— Значит, вы моц! Слышал я, что моцы — богатыри, молодцы один к другому, что им ничего не стоит гору на плечи подхватить и с ней бегом в долину спуститься… Но, видать, не все моцы одинаковы?

— Это почему так? — спросил Бурлаку, догадываясь, к чему клонит молдаванин.

— Вы уж не обижайтесь, господин курсант!.. Сильный-то вы сильный, ничего не скажешь. Но ведь моцы, говорят, такие богатыри, каких свет не видел.

— Да, а я вот не совсем такой, как остальные моцы. Это оттого наверное, что мать меня прежде времени, семимесячным, родила. Испугалась усов жандарма

— Вот это да, господин курсант! Ведь я тоже семимесячным родился! Вот какие совпадения бывают!.. Когда кончится война и вам случится проезжать через Молдову, заезжайте к нам в Стрыоаны. Спросите Штефанаке Бургеля. Меня там каждый ребенок знает. Я угощу вас стаканом такого вина, какого вы никогда в жизни не пили! Только бы поскорее покончить с этими людоедами, с этими «гитлерцами» и вернуться домой. Ведь это они — проклятые! — виноваты в том, что столько народищу побито. Чтоб их земля больше не носила, чтоб они в аду все погорели!

— Ничего, брат, позади больше остались, теперь уже ждать недолго! Не сегодня-завтра им крышка. Еще один скачок, — и с ними будет покончено!

Разговор продолжался бы и дальше, если бы в дверях не появился генерал в сопровождении подполковника Барбата, капитана Мыгуряну и артиллерийского лейтенанта.

Генерал был в хорошем настроении. Он грузно опустился на стул, обтирая лоб носовым платком:

— Вызови, парень, «Сирет». Господина полковника!

— Слушаюсь, господин генерал! Ему удалось быстро связаться:

— Можете говорить, господин генерал!

— Хрубару, вы сделали то, что я вам приказал? — спросил генерал оживленно. — Отлично… Хорошо. Будьте очень осторожны. В установленный час жду вас. Привет. — Он передал трубку телефонисту, потом обратился к начальнику штаба: — Дайте мне карту, Барбат. Вы, Мыгуряну, приготовьтесь писать донесение.

Генерал развернул карту на столе и начал с довольным видом изучать ее:

— Я считаю, что двух батальонов достаточно. Направление атаки…

Он не успел закончить фразу. В саду разорвался артиллерийский снаряд. Взрыв потряс дом до основания.

— Они с ума сошли! Неужели опередили?

Другой снаряд взорвался еще ближе. Потом еще один… второй… Посыпались стекла из окон дома, часть штукатурки с потолка рухнула вниз, завалила стол

Менее хладнокровно, чем обычно, подполковник Барбат обратился к генералу:

— Господин генерал, они засекли нас и теперь взяли этот дом в «вилку».

Румынские орудия ответили без промедления. В воздухе стоял оглушительный непрерывный грохот. Не имея точных данных и предполагая, что неприятель пошел в контрнаступление, румынские артиллеристы открыли заградительный огонь. Затрещали пулеметы. Постепенно в действие вступили все огневые средства, сосредоточенные на этом участке фронта Неприятельские гаубицы упрямо нащупывали свою цель — маленький дом в саду у шоссе. Один снаряд упал на дороге, другой — посреди двора. Осколки изрешетили стены дома и разворотили часть крыши. Снаряды падали один за другим. Справа… слева-впереди и позади дома… Положение становилось отчаянным, но покинуть дом было так же опасно, как и оставаться на месте. Даже еще опаснее. В доме, пока его не накрыли прямым попаданием, стены и крыша в какой-то мере спасали от осколков. Зато во дворе шел настоящий дождь из осколков.

Генерал побледнел, но сохранял спокойствие.

— Свяжите меня с командованием артиллерии. Быстро! — крикнул он телефонисту, стараясь, чтобы тот услышал его в этом адском шуме.

— Алло, Озана! Алло, Озана! Озана! Господин генерал, Озана отвечает! — крикнул телефонист, лицо которого от страха приобрело вдруг землистый оттенок.

— Алло, Молдовяну! Прицел больше! Ищите батарею гаубиц. Они обстреливают дом, в котором я нахожусь. Быстро! Положение очень серьезное!

Он бросил трубку и прислонился к стене. В это мгновение вернулся Уля, который незаметно выходил из комнаты.

— Господин генерал, — сказал он так спокойно, как будто ничего не случилось, — у этого дома есть погреб. Он не очень удобен, но все-таки более надежен, чем эти четыре стены. Разрешите предложить вам спуститься в погреб. Это будет лучше для всех нас.

Генерал не спешил с ответом. Он не хотел, чтобы его считали трусом. Но еще один снаряд, взорвавшийся прямо перед окнами и обрушивший остаток штукатурки потолка, заставил его решиться:

— Хорошо, давайте спустимся в погреб! Показывайте нам дорогу, солдат!

Вход в погреб находился в сенях. Последним туда спустился Уля.

Внизу канонада звучала глуше, но каждый раз, когда во дворе падал очередной снаряд, всем казалось, что удар пришелся прямо по убежищу, в котором они укрылись.

Румынские орудия уточнили теперь свой прицел в поисках вражеской батареи. Они вели шквальный огонь.

На переднем крае было спокойно. Пехотинцы с одной и другой стороны поняли, что всё происходящее их не касается, так как идет настоящая артиллерийская дуэль.

Гитлеровские гаубицы послали еще несколько снарядов, потом умолкли.

Вскоре прекратила огонь и румынская артиллерия.

И снова наступила тишина. Та потрясающая чудесная тишина, которая приходит всегда после артиллерийского обстрела. Только глубоко под землей стены погреба еще слегка дрожали и на голову людей сыпался песок и комочки глины.

Пока падали снаряды, никто не вымолвил ни слова. Все притаились в углах погреба, прислушиваясь к разрывам, которые отзывались учащенными и неровными ударами сердца. Только Уля, не спускаясь в погреб, задержался на ступеньках. Он стоял с папиросой во рту, засунув руки в карманы брюк. В темноте его папироса казалась светлячком, который то вспыхивает, то гаснет.