Вэчел Линдсей - Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе

Потом и у меня глаза отяжелели, я уснул. Проснулся вдруг с сильно разболевшимся плечом, с шумом в голове и с пересохшим ртом. Я чего-то испугался и хотел выскочить из своих одеял и встать, но какой-то груз удерживал меня, не давая подняться. Казалось, свались он с меня, и я взлечу, как лист, подхваченный ветром. Все стало каким-то призрачным, и только боль была явью, да еще груз.

Груз оказался Джилом. Он под мою больную руку просунул ладонь, положил мне ее на ребра и осторожно, но твердо держал меня, не давая встать.

— Что с тобой? — спросил он.

Я сказал, что ничего, и он помог мне сесть и прислониться к хижине. После сна я ослабел и совсем разнемогся. Плечо округлилось и отвердело, как речной окатыш, и боль достигала грудины впереди и позвоночника сзади. В самой середине засел маленький, но очень настырный раскаленный шарик.

— Ты околесицу какую-то нес, — сказал Джил, — бился, как рыба на суше. Я подумал, может, бредишь.

— Да нет, я ничего.

— Приснилось тебе, видно, что-нибудь.

Он немного помолчал.

— Я б тебя не стал будить, да побоялся, как бы плечо твое снова кровоточить не стало.

— И хорошо, что разбудил. — Мысль, что я могу тут во сне разговаривать, мне не понравилась. — Долго я спал?

— Час, наверное, или два.

— Час или два? — Я почувствовал себя предателем, будто, уснув сам, растратил то немногое время, которое оставалось тем троим.

— Ты ничего интересного не пропустил, — сказал Джил. — Разве только как Смит Мамашу обольщал.

Это еще продолжалось. Они сидели перед нами, и Смит обнимал ее одной рукой за неохватную талию, а другой держал бутылку, поднося ее к самому рту Мамаши. Однако, безуспешно. Мамаша была неподатлива, как пень.

Мартин закончил свое письмо и сидел, сгорбившись, сжимая ладонями лоб. Он глянул раз на Смита с Мамашей, но снова понурил голову и, сцепив на затылке руки, с силой пригнул ее вниз, будто решил размять шею и плечи. Потом напряжение слегка спало с него, и он, обхватив колени, уткнулся в них головой. Сильно, видно, маялся.

Спаркс возился со старым Хардуиком. Он сидел перед ним на корточках и что-то говорил, увещевая, трепля время от времени за плечо, чтоб привлечь к себе внимание. Но старик от страха растерял остатки мозгов и не слушал, а только таращил глаза и разговаривал сам с собой. Дэвис показывал Тетли что-то и хотел, по-видимому, поговорить с ним об этом, но тщетно. Мексиканец сидел сонный, положив локти на колени.

Только два человека оставались на ногах, один — караульный с карабином на плече, другой — Фернли, который отошел к тому самому дереву и стоял, прислонившись к нему спиной, причем, с видом куда более настороженным, чем у караульного.

Ветра не было, и снег больше не падал, но и звезды не показывались. Одна непроглядная тьма и холод.

До меня донесся резкий ответ Тетли Дэвису. Это было в первый раз, что кто-то из них повысил голос, и Дэвис стал встревоженно делать ему знаки, чтоб он говорил потише, но тот сказал достаточно отчетливо, так что мне было слышно:

— Может, это и прекрасное письмо, но если оно написано от души, я не имею права его читать, а если нет, то не желаю.

Мартин услышал. Он поднял голову и посмотрел на них.

— Это не мое ли письмо вы показываете?

— Твое, — сказал ему Тетли. Я так и видел его улыбочку при этих словах.

— Да как вы смеете… Мое письмо показываете! — вскрикнул Мартин. От его голоса встрепенулись все сидевшие вокруг костра. Мартин повторил свой вопрос еще более резким тоном.

Смит оставил свои заигрывания с Мамашей и пошел на заплетающихся ногах к Мартину, подтягивая на ходу штаны.

— Ты тут больно голос не повышай, бандюга! — прикрикнул он.

— Брось, Монти, — сказал Дэвис — Он прав. Я обещал ему сберечь это письмо.

Смит, покачиваясь, в упор смотрел на Дэвиса. Он прилагал столько усилий, чтобы изобразить на лице гадливость и неприязнь и при этом удержаться на ногах, что оно у него лишь жалко скривилось.

— Ну, знаете, если вы согласны, чтобы вам в рожу плевали…

— Сядь, Монти, а то упадешь ненароком, — посоветовала Мамаша.

— Никто и не думает падать, — успокоил ее Смит. — Да если б какой-нибудь угонщик поганый, — продолжал он, снова наступая на Мартина, — посмел голос на меня повысить за мою же доброту, да я б ему… Ишь, какой выискался! Поздновато секретничать, когда веревка, почитай, уже на шее!

На этот раз на него прикрикнул Тетли, и он замолчал. Мартин на Смита внимания не обратил. Он встал и заговорил, обращаясь к Дэвису:

— Если я не ошибаюсь, все, о чем я просил, это сберечь мое письмо и досмотреть, чтобы оно было доставлено по адресу.

— Простите меня, — сказал Дэвис. — Я просто пытался доказать…

Мартин двинулся к Дэвису. Жилы у него на шее надулись. Несколько человек вскочили на ноги. Дэвис тоже растерянно поднялся. Караульный не знал, что ему делать. Он пошел было к Мартину, но сразу же остановился, держа карабин так, будто это живая гремучая змея. Фернли покинул свой пост у дерева. Подходя к костру, он вскинул свой «Винчестер».

— Эй ты, сядь и заткнись, — приказал он. Мартин остановился, но не выказывал намерения вернуться на свое место или сесть. Он даже не обернулся к Фернли.

Мэйпс стоял за спиной у Тетли. Он тоже велел Мартину сесть и, когда тот не двинулся и даже не посмотрел на него, вытащил револьвер.

— Казалось бы, достаточно, — сказал Мартин сдавленным голосом, обращаясь к Дэвису, — быть повешенным шайкой бандитов без того, чтобы твои заветные мысли разглашались на потеху всей этой швали.

— Я же попросил прощения, — напомнил ему Дэвис необычно резковато. — Я сделал это, чтобы…

— Мне наплевать, зачем вы это делали. Я написал письмо не затем, чтобы пускать его по рукам. Я написал его — ладно, вас не касается, кому я его написал, и всех прочих, всех этих кровожадных мерзавцев тоже не касается…

— Эй ты там, полегче на поворотах, — сказал у него за спиной Фернли.

— Ведь я не давал обещания, — сказал Дэвис Мартину.

— Верно, не давали. Нетрудно было догадаться, что нужно взять с вас обещание. Только вряд ли это помогло бы. Я вообразил, что здесь один порядочный человек. Выходит, я ошибся. — Он начал нас поносить. Повел рукой, показывая, что это относится ко всем без исключения. — Что толку в клятвах, когда имеешь дело с такой сворой? Порядочный человек и без клятвы знает, как себя вести. А вы жрете у нас на глазах нашу еду и еще шутите по этому поводу! Вы занимаетесь блудом не таясь, на глазах у людей, которые должны умереть, и способны спать, пока они ждут смерти! Что толку в клятвах там, где на всю шатию не наберется столько совести, сколько есть у стоящей собаки? Дайте мне письмо, — сказал он повелительно, делая еще шаг по направлению к Дэвису.