Леонид Панасенко - Искатель. 1988. Выпуск №4

Вот и все события, которые занимают людей, томящихся в ожидании. За день солнце успело здорово нагреть стену. Поль прислоняется к ней спиной. Через рубашку и тонкую куртку он чувствует тепло от шероховатой стены. Поль словно сживается с каменной кладкой. Сам становится стеной.

Прошло ещё четверть часа, и на дороге появляется грузовик. Остановив его, водитель выходит и что–то говорит офицеру. Следуют краткие распоряжения, солдаты ведут задержанных к грузовику, и те садятся в кузов. Лишь одному из них досталось прикладом. Почему — Поль не знает. Это молодой учитель, у которого каникулы. Поговаривают, что его арестовали раньше других и уже успели допросить.

Членам семей разрешено передать еду тем, кого увозят. Мелькают буханки хлеба, сыр, пироги. Многие не могут сдержать слёз.

Солдаты тоже залезают в кузов, и машина трогается с места. Поль смотрит, как уплывает назад и уменьшается в размерах толпа рыдающих родных.

Их всех загнали в маленькую залу городской управы, откуда предварительно вытащили кое–какую мебель. Оставили им два ведра, и дверь закрыли на ключ.

Всегда находятся люди, знающие больше других. Говорят, что рано утром убили немецкого солдата. Тот, кто это сделал, пытался убежать, но его прикончили. Однако немцы думают, что он был не один. Они считают, что это террористическая акция. Замешано Сопротивление. Одного подозрительного задержали, допрашивали и пытали. Это как раз и был молодой учитель по имени Клод. Здесь, в наспех оборудованной камере, его нет. Учителя заперли отдельно.

Оптимисты думают, что их угонят в Германию. Другие настроены более мрачно, говорят о расстреле, о побеге. «Какой там побег?» — думает Поль. Эта затея кажется ему бессмысленной и совершенно невыполнимой.

Настаёт ночь. Не хватает места. Некоторые, и Поль в том числе, дремлют сидя, прислонившись спиной к стене.

Утренний свет затопляет залу. Поля допрашивает настоящий пруссак, каких редко встретишь на самом деле. Бритая голова, толстый затылок, круглые очки с железной оправой, голубые, словно стеклянные глаза. Эта ходячая карикатура держит в руках удостоверение, подделанное в подпольной типографии партизан–коммунистов. Отличное, кстати сказать, удостоверение, со штампом городской управы, вместе со всеми архивами сметённой с лица земли во время бомбардировки.

Но Полю так и не удаётся вспомнить год рождения, который стоит в документе. То ли 1920, то ли 1924. Он говорит неправильно. Офицер впивается в него своим блёклым взором и слушает, не подавая вида. Разволновавшийся студент или юнец, уклоняющийся от отправки в Германию? Кажется, что этот допрос — сущая формальность, и немцам без того забот хватает: городская управа гудит как улей, звонят телефоны, то и дело кого–то вызывают, отдают приказы.

Поля отпускают вместе с другими. Домой они отправляются пешком. Им приходится идти двадцать километров. Они охотно прошли бы и вдвое больше.

В Ньёр–ля–Фонтен их уже ждут. Встречают так, словно они вернулись с того света. Если верить тем, кто был с ним, всё это время с губ Поля не сходила принуждённая улыбка. «Это получалось само собой», — отвечает им Поль.

Снова опускается ночь. Приходит и последний из их группы. Его тоже отпустили, хотя, конечно, и не подумали извиниться за то, что избили прикладом.

Поль напряжённо думает; им чертовски повезло, что ими занималась армейская служба безопасности. Если бы они нарвались на гестапо или СС…

Дрожь пробрала Поля, когда он пришёл в себя. Вот что случается, когда дают волю подсознательному. Вовсе не любви он предавался в эти минуты, как, должно быть, предположил бы Фрейд. Ничего похожего. Скорее наоборот. Так что Фрейд вряд ли перевернётся в гробу. Поль всегда недоумённо пожимал плечами, когда слышал про Эрос или Танатос.

К несчастью, «мемо–2» одинаково эффективен, идёт ли речь о плохих или приятных воспоминаниях. Благодаря ему самый последний из кварков памяти постоянно находился в возбуждённом состоянии, вызывая в мозгу целую цепь реакций с использованием всей информации, которая была ранее в него заложена. Время переставало быть помехой, и искажений, вызванных частичным провалом памяти или притуплением чувств, не происходило. Не было и наложения новых воспоминаний, нарушающих чистоту первого впечатления. Не было жестокого вмешательства холодного разума, скептицизм которого, впрочем целительный, лишь затушёвывает очарование прожитых лет и вовсе не освещает того, что скрыто во тьме прошедшего.

В остальном, независимо от того, было ли то или иное событие, восстанавливаемое памятью, таким на самом деле, или память оживляла лишь наиболее яркие моменты прошлого, Поль вновь возвращался в то же положение, в каком оказывался в последний раз: вновь выплывали разногласия с Изабеллой относительно катастрофы, которая ожидает их в будущем.

Парадоксальным было поведение Поля: чтобы не корить себя за то, что он способствовал распространению столь ужасного препарата, Поль не нашёл ничего другого, чем самому принимать его. Это был совершенно детский поступок, которому словно оправданием служили возникающие воспоминания. В глубине души он, вероятно, сам того не ведая, хотел себя наказать, и этим объяснялись его мазохистские поступки.

Поль встал и зашагал взад–вперёд по комнате. Ему в голову пришла безумная мысль. Нельзя ли, смешав «мемо–2» и «мемо–4», воздействовать на будущее, подобно тому, как он это проделывал с прошлым?

Видно, однажды приняв подобное снадобье, человек терял способность рассуждать здраво…

Оставалось, правда, соблюсти некоторые меры предосторожности, и Поль решил не откладывать это на завтра, несмотря на поздний час.

Минос получил дозу с равным содержанием двух веществ. Поль внимательно наблюдал за ним, время от времени поглядывая на часы. Через шесть минут крыса рухнула на пол клетки. И тут же Полю пришлось зажать нос — таким невыносимым был запах её разлагающегося трупа.

Позвонил телефон. Поль снял трубку.

— Это ты? — послышался голос Изабеллы. — Что это ты делаешь в лаборатории в такое время?

— Я только что убил Миноса, — сказал Поль, всё ещё зажимая себе ноздри.

— Как это тебе удалось?

— Дело в том, что я его убил как бы задним числом. На прошлой неделе он явно был мёртвым, а то, что я предполагал принять сам, я скормил ему только что.

— Поль!

— Я сейчас выброшу труп, открою окна и потом иду домой. Не сердись, если я что не так сказал.

— Ну и балбес! Сейчас же возвращайся домой. Ты мне нужен.

Поль оглянулся на крысу. Труп стоял на четырёх лапах и не спускал с него своих маленьких глаз.

— Я чуть было не проглотил эту чёртову отраву, — сказал Поль. Он ещё дрожал. Изабелла прижалась к нему.