Владимир Беляев - Чекисты. Книга вторая

— Как мы переживали, Коля, когда узнали, что объявился Стреляный! — сказал Загоруйко.

— Дмитро, если верить его словам, убрал его лихо! Хотя, ты знаешь, у меня нет твердой уверенности, что Стреляный перед смертью не поделился еще с кем-нибудь в банде своими подозрениями относительно меня.

— В чем это проявляется?

— Уж больно иной раз загадочен и скрытен Хмара. Какую он мне проверку устроил по Саноку! Недаром три года его школили в монастыре монахи-василиане. Такую подготовку у них прошел иезуитскую — только держись…

— Но, с другой стороны, посылая тебя в Ростов…

— А что он может сделать, если ему закордон приказал послать меня туда для связи? И, видишь, как прав был полковник, когда предупредили нас, что они не станут замыкаться пределами одной Украины. И до Краснодара ходят. И до Читы.

— А не мог ли он послать туда тайком от тебя своего человека, чтобы тебя проверить? — задумчиво спросил майор Загоруйко.

— Возможно, возможно, — протянул Кравчук, постукивая пальцами по клеенке. — И потому прошу, обязательно дай шифровку по маршруту, чтобы наши меня, не дай бог, где не задержали. А то “засветят” неосторожно, и пользы от меня будет потом как от козла молока.

— Скажи, трудно тебе… там… Коля?

— Трудно… и радостно… Понимаешь, радостно оттого, что, находясь там, я могу пользу народу принести.

— Еще бы!

— Сколько я ночей провел бессонных, Иван Тихонович! Лежишь на нарах в этом бункере вонючем, рядом бандиты храпят, а ты все обдумываешь каждый свой шаг, каждое слово. Думаешь, за себя и за них, как бы не обмишуриться. Одно обидно, Ваня, что очень многое из нашей трудной, чертовски трудной и рискованной работы, не будет известно народу. Люди будут вспоминать большие и маленькие сражения последней войны, ее полководцев: генералов и командиров батальонов, а вот нас могут и не вспомнить вовсе, как и тех, с кем воевали мы в темноте в послевоенные годы. Ну что такое, посуди сам, эта бандеровщина? Порождение сил, враждебных нашему делу, маленький, крохотный эпизод в борьбе миллионов, жалкие попытки одиночек-фанатиков задержать движение вперед такой огромной республики, как Украина. Пройдут годы, и никто всерьез не станет говорить об этих “правнуках поганых”, как назвал подобных им отступников поэт. На гребнях грязных послевоенных волн вынырнули они на поверхность и так же бесславно канут в пучину…

— Но ускорить гибель этих “правнуков поганых” мы должны как можно скорее, пусть даже спустя десяток лет наша с тобой работа забудется, — сказал Загоруйко.

— Конечно! — согласился Кравчук, — я это прекрасно понимаю. Ведь не для славы мы работаем и не для премий, а потому, что, чувствуя себя солдатами партии, расчищаем нашу землю, воздух делаем чище над ней. Только безнадежный идиот может забыть о том, какой страшной трагедией было вторжение фашизма, какое душевное смятение внесли гитлеровцы в психологию нестойких людей, которые только формально находились в орбите советского воспитания, а на самом деле вели тусклую жизнь обывателей. Великую очистительную и очень тонкую работу нам надо проводить теперь. Оккупанты оставили кое-где свои корни. Не повырывай их вовремя — могут ожить…

— А что! Вот возьми. Те сволочи, кого ты проверять едешь. Фашистские “консервы” на случай войны.

— Мины замедленного действия…

…С чайным подносом и кипятком поднялась снизу Зоя Васильевна в цветастом халате. Она уже успела причесаться. Поставила чашки на стол.

Кравчук, возвращая Загоруйко прочитанный им протокол допроса Дыра, сказал:

— Ну и варенец у вас замечательный, хозяюшка! Холодный-прехолодный. Сроду, кажется, такого не ел…

— Я вам здесь постелю, Николай Романович, — показала Зоя Васильевна на кушетку.

— Какое там — постелю! — воскликнул Кравчук. — Еще до первых петухов мой след должен простыть. И просьба, Зоечка: меня вы здесь не видели. Могила, понимаете? А то мои пацаны сиротами останутся…

— Ну как вам не стыдно, Николай Романович, разве не понимаю?

— Всякое бывает. А сейчас ложитесь спать, а мы тут с Иван Тихоновичем погутарим…

— …Значит, Дмитро не промах? — спросил Загоруйко.

— Старательный парень. И самое удачное — земляк Хмары. Ему эта лиса доверяет. Села-то их рядом. А вот Березняк пока для меня — чистая загадка. Или трус отъявленный, или в одиночку пробует вести какую-то свою, очень тонкую игру.

— Из чего ты это заключаешь?

— Ну, посуди: в его глазах я — гость из Мюнхена. Но если бы ты знал, какие он мне показания дал! Липа на липе! Ведь он не подозревает, что я своими ногами все побережье от Сухуми до Батуми исходил, когда на границе служил, и помню, что там находится. Для чего ему врать? Вот вопрос. Либо психом стал от страха, либо в доверие бандитов войти хочет. А для чего ему это нужно? Я не знаю, насколько серьезен замысел Хмары отправить Березняка со мною в Мюнхен, но во всяком случае я его поддерживаю. Это сможет сохранить Березняку жизнь, лишь бы он сам только чего не напортил. И, пожалуй, надо рискнуть, как мы с тобой договорились.

— Фотографию у Тони я обязательно возьму, — сказал Загоруйко.

— А теперь давай, Ваня карту, бумагу и чернила, а то скоро светать станет…

В одном из особняков Мюнхена приблизительно в ту же пору собрались представители различных слоев многонациональной эмиграции, которая и поныне обитает в Западной Германии. В тот июльский вечер здесь можно было увидеть бывших вожаков латвийских “айсоргов”, эстонских, литовских и украинских националистов, тех беглецов из Венгрии, кто еще так недавно подвизался в окружении регента Хорти и Салаши. Были приглашены сюда польские деятели из клики Андерса и Сосновского, из “Зеленого интернационала”, возглавляемого бежавшим из Польши вице-премьером Миколайчиком. Среди них были и те, что в преддверии освобождения Польши Советской Армией и Войском Польским бродили там по лесам в шайках ВИН и НСЗ с изображением богородицы на черных рубашках, грабя и уничтожая мирное польское население. Были приглашены сюда и молодчики из “Железной гвардии” румынского фашиста Хориа Сима.

Все они выглядели весьма благообразно, выступая в новой роли “защитников западной демократии”, которую уготовали им те, кто стоял за их спиной, — “серые преосвященства” капиталистического мира. Пришли сюда и вожаки украинских националистов, а среди них и тот коренастый человек, которого его коллеги привыкли называть “Профессор”.

Вскоре после этого таинственного заседания Профессора привезли в немецкий порт Киль.

Там его посадили на специальный катер американской разведки с западно-немецкими опознавательными знаками. Ночью катер отошел в море. Несколько дней Профессор, сидящий в удобной каюте катера, и экипаж судна ждали нужной им погоды возле острова Борнхольм. Когда поднялся ветер нужного румба, катер снялся с якоря и взял курс в сторону Калининграда.