Валентина Мухина-Петринская - Встреча с неведомым (дилогия)

— Если понадобятся добавочные сведения, придется съездить на плато…

— Соскучилась? — усмехнулся Успенский.

— Ужасно. А ты, Коля?

— И я… Поедемте вместе, Ангелина Ефимовна.

— А как со здоровьем?

— Ничего… Только воздуха не хватает.

Уже в машине Ангелина Ефимовна сказала запомнившиеся мне слова:

— А Лиля ошиблась. Как она ошиблась! Вторично. Помяни мое слово, ей опять придется сбегать от Николая. Он же обязательно что-нибудь учудит. Он и в грош не ставит материальные блага. И неуживчив, и от людей требует слишком много. А свою лабораторию на Баренцевом море вспоминает как потерянный рай. Любимая работа, добрые товарищи и чарующая природа Севера. Это ли не счастье? И поймет ли это счастье Лиля?

«Дорогой Николай! Тебе пишет Санди Дружников по поручению твоего отца. Дмитрий Николаевич напишет потом, сейчас он не в состоянии. Нас постигло огромное несчастье: погиб наш общий друг пилот Ермак Сафонов.

Жалко жену и сына. С обсерваторией на плато у нас установлена радиосвязь, и я уже известил их. Послал и письмо, где коротко изложил обстоятельства гибели. А потом подумал, что тем, кто знал и любил Ермака, наверное, захочется узнать подробности о его жизни и гибели. Вот я взял и перепечатал на машинке некоторые места из своего дневника. Первый экземпляр послал Валентине Владимировне, второй тебе.

Не убивайся так сильно. Ничего не поделаешь. Освоение нового материка никогда не обходится без жертв. Пилот Сафонов жил и погиб как герой. Но он был больше чем герой: он был добрый человек! Жаль, что мы его не уберегли.

Твой отец шлет тебе привет. Он много про тебя рассказывал. Он очень тебя любит.

Всего доброго! Океанолог Дружников».

Из дневника Санди

Все семеро, в темных очках от слепящего света, мы стояли на тридцатиметровом обрывистом берегу и смотрели вслед кораблю. «Дельфин» с трудом вырвался из окружения льдов, дал прощальные гудки и скрылся за лиловым горизонтом. Мы остались одни, немного растерянные и подавленные, в каком-то словно нереальном мире, будто на чужой планете за тысячи световых лет от Земли.

Слепящий свет полуночного солнца, сверкающая бирюза льда. Шло бурное таяние. По всему острову журчали ручьи и речки. Тысячи ледяных скульптур, изъеденные ветром, словно творения абстракционистов — беспредметные, причудливые, страшные, — истекали, таяли, рушились. Под ногами влажные, скользкие камни всех окрасок: зеленые, красные, желтые, серые, черные. Обнажившиеся пятна лишайников на влажной почве. Далеко внизу серые блестящие волны зыби, белые айсберги в кипящей пене. Нет, мы все же были на родной Земле: большие стаи серебристо-серых буревестников носились над самой водой, жадно хватали живую пищу, утомившись, отдыхали на льдинах. В скалах острова Грина с нависшими шапками снега, то и дело падающими вниз, гнездились бакланы, оглушительно кричали поморники, буревестники… А слева от нас, в лиловатой туманной дымке, мерцала Антарктида — мрачное беспредельное плато. Но оранжевые сборные домики станции, радиомачта с советским флагом, метеоплощадка казались такими привычными, земными.

— Какие возможности для научных исследований на этом благодатном острове! — сказал профессор Черкасов.

Никто не ответил ему. Мистер Слегл взглянул на него и, переведя взгляд на океан, прочитал по-английски:

Вечером я спросил мистера Слегла, чье это стихотворение. Он не помнил, но прочел его целиком. С помощью мистера Слегла я перевел стихотворение заинтересовавшемуся Ермаку Сафонову.

— Какие хорошие слова! — поразился Ермак и повторил — «На вершине мы встретимся—Смерть и Я». Да, настоящий человек должен встретить смерть на вершине…

Нас всего пятеро научных сотрудников. Хорошо еще, что пилот Ермак Сафонов деятельно помогал нам чем мог. Плохо бы нам без него пришлось. И без его вертолета — чудесной красной машины!

За неделю до Нового года наше небо навестил самолет с Мирного. Сбросил нам посылки, пенал с письмами, тюк с фруктами, чудесную елочку — настоящую, из Московской области, — покачал в знак приветствия крыльями и улетел. В одной из посылок оказались елочные игрушки, заботливо переложенные ватой.

Мы радовались елке, как маленькие. Письмам, разумеется, еще больше. Каждый получил их десятки.

Никогда еще мне не было так трудно подходить к нашей радиорубке. Как я скажу им? Что скажу? Я нерешительно, подавляя отчаяние, смотрел на большой железный ящик приемника, ручки управления, телеграфный ключ. Язык радио слишком лаконичен и прям. Он бьет в лоб, в сердце…

Услышал свой позывной. Меня вызывал Русанов. Плотно прижав ладонями наушники, выжимаю из приемника всю возможную громкость.

— Плато доктора Черкасова… Я — плато Черкасова!

У Марка своя манера работы на ключе. Быстрая, легкая, приплясывающая передача. За какие-нибудь пять минут выбросил слов триста. Переходит на прием… Как я ему скажу такое? В дверях стоит хмурый, постаревший Черкасов. Как он похудел и осунулся. Считает себя виноватым, хотя он ни в чем не виноват.

— Я — остров Грина, я — остров Грина! Марк, случилось несчастье. Марк, у нас большое несчастье…

Мы так весело встретили Новый год. Под елочкой кучи радиограмм — поздравления со всего мира. Пришлось здорово потрудиться, чтобы принять их и разослать поздравления. Дали для нас новогодний концерт из Москвы. Разговаривали с родными. Все выступления записаны на магнитофонную пленку, чтобы потом в свободное время слушать их снова и снова.

До чего же дружная мужская компания собралась за столом. Ни о какой «психологической несовместимости» и речи у нас не было (на других станциях случалось).

До родины по прямой больше шестнадцати тысяч километров. Ближайшие соседи: обсерватория Мирный, австралийская станция Моусон, французская на земле Адели — полторы тысячи, полторы тысячи километров!..

Мы от души повеселились. Провозглашали тосты, читали стихи, острили, смеялись. Потом с шампанским вышли «на улицу», подняли флаг и дали залп из ракетниц. Спать не хотелось, и мы еще раз встретили Новый год — вместе с Москвой — в четыре часа утра по местному времени.

Один Сафонов был какой-то грустный (наверное, опять затосковал по жене и сыну: у него это приступами, как хроническая болезнь). Чтобы развеселить его, мы ставили его любимые пластинки. А Черкасов поставил пластинку с голосами птиц. И они так защебетали, зачирикали и запели, что у всех сердце перевернулось от тоски по родине!