Иван Новожилов - Королевский гамбит

— А выйдет?

— Это уже от нас зависит. Могу тебя успокоить. В сорок первом я со своим штурманом по тылам немецким путешествовал. Над Брестом нас тогда подбили.

Тишину леса разбудили гулкие удары топора.

— Лесоруб? — Токарев прислушался, прикидывая на слух расстояние. — С километр не больше. Пойдем? Пистолет у нас в исправности. Плюс твоя комплекция. Правда, немного тощеват, но кулаки…

Они углубились в чащу. Шли, стараясь не ступать на сучья, не шелестеть кустами. Топор звучал все громче.

На лесной вырубке стояла запряженная в телегу буланая лошаденка. Чуть поодаль, в тени разлапистой сосны высокий старик в темной от пота рубахе колол дрова. Окладистая рыжая с седыми подпалинами борода веером лежала на его груди. Ровные поленья дед по-хозяйски складывал на телегу, а сучья бросал в кучу. Незнакомцам он не обрадовался: нахмурился, помрачнел, отер с загорелого морщинистого лица пот и коротким взмахом воткнул в чурку топор.

Токарев смело подошел к старику. В сорок первом году, когда самолет Токарева был сбит над Брестом, летчик, плутая по вражеским тылам, убедился, что советские люди, попавшие в оккупацию, люто ненавидят захватчиков.

— Я летчик, папаша. А это товарищ мой, из концлагеря сбежал. Нам бы, папаша, до партизан добраться. Есть они поблизости?

Дед колебался. Из-под насупленных бровей настороженно и придирчиво, словно проникая в душу, на “пришлых” смотрели жесткие глаза.

— Вот что, — сказал Токарев. — Мне и ему, — он показал на присевшего возле телеги Николая, — ты можешь верить — и расстегнул комбинезон (на гимнастерке виднелись боевые ордена), доставая из нагрудного кармана удостоверение. — Грамотный?

Старик долго, дотошно изучал документ и, подобрев, заговорил:

— Немцев и полицаев кругом полно. Гарнизоны ихние, почитай, в каждом селе стоят. Патрули по дорогам бродят. Вы без крайней нужды в деревни не наведывайтесь, в лесу хоронитесь. Путь наилучший здесь один. Минуете горелый ельник и возле кривой сосенки, что на отшибе у просеки стоит, на стежку натолкнетесь. По той стежке шагайте до развилки, сворачивайте влево, места пойдут дале тихие. А партизаны?.. Не оставляют они своих адресов.

Глухая тропинка, которую Токарев и Полянский разыскали без особого труда, вела на север. Ночью, когда небо заволокло тучами, они сбились с пути, попетляли и к утру вышли на железную дорогу. С обеих сторон к полотну подступал густой лес. Перебираясь через насыпь, неожиданно напоролись на немцев.

— Хенде хох!

Они повернули обратно. Сзади застрекотали автоматы. В предрассветном августовском небе вспыхнула ракета. Преследовать гитлеровцы не стали: опасались засады.

Только на следующую ночь беглецам удалось перейти железную дорогу на глухом участке.

— Отдохнем, — предложил Токарев. — Мы с тобой, Николай, нынче такой рывок сделали — марафонские чемпионы от зависти лопнут. Километров шестьдесят махнули.

— Пожалуй, около.

— “Около”! Эх ты, простота! Скромник! Да я по гудению собственных шасси всегда с точностью до метра определяю, сколько у меня на спидометре. Рекорд! Отдыхай! Скоро заря займется.

Полянский прилег на охапку травы и уснул. Он не слыхал даже, как Токарев встал и, оберегая его глубокий сон, присел чуть в сторонке, вслушиваясь в лесные шорохи.

Пробившись сквозь ветви, яркий луч солнца осветил скуластое осунувшееся лицо Николая. Он вскочил, словно и не спал вовсе. Глянул на небо, на Токарева и ужаснулся:

— День?

— Утро, утро…

— Будить не захотел? Думаешь, измотался парень в лагерях, отощал, пусть поспит всласть, сил наберется. Я для себя из всей этой истории другой вывод сделал. Побывав у них в застенках, еще крепче стал. Теперь-то, верь-не верь, все вынесу и мстить буду. Нет во мне больше ни жалости, ни слабости! А с тобой договоримся: раз вместе, то и трудности на двоих!

Сориентировавшись, они вновь двинулись на север. Густой ельник перемежался с частым ольховником. Иногда среди болотных топей попадались небольшие возвышенности, покрытые редким и чистым сосняком. В таких местах устраивали привалы. Николай по старой привычке охотника и пехотинца ложился на спину; закидывал руки за голову и, взгромоздив ноги повыше — на пень или ствол дерева, — отдыхал.

Токареву страшно хотелось курить. Он бродил поблизости, собирая сухие листья, траву, мох — все, что могло тлеть и дымить. Заготовив сырье, делал в земле углубление, укладывал в него “урожай”, пристраивал в виде мундштука камышинку и брался за спички.

— Закурим? — каждый раз подначивал он Николая. Лицо его при этом было счастливым. — Букет по моему особому рецепту составлен. Вернемся домой, непременно возьму патент на изобретение. Заметь, на изобретение неведомого миру душистого табака и подарю его ленинградской фабрике имени Урицкого!

Индейцы с меньшим благоговением разжигали огонь священного костра, чем Токарев трубку. С почтительностью подносил он бесцветный на солнце язычок пламени к трубке. Следовала затяжка и… сыпались невероятные проклятия, раздавался коклюшный кашель. Трубка и табак, окрещенные общим именем “Слезы Везувия”, не оправдывали светлых надежд изобретателя.

Километр за километром Токарев и Полянский двигались по зыбким трясинам, щетинистым перелескам горбатых островков, что, словно спины китов, возвышались среди болот. Упорно разыскивали какой-нибудь партизанский отряд. Майор Соколов перед отъездом в диверсионную школу говорил, что в этом районе действует партизанский отряд Лузина. Дни проходили, а желанной встречи не было. Николай молчал, а Михаил высказывал вслух самые мрачные предположения:

— Не перепутал ты районы? Может быть, партизан и нет здесь вовсе?

— Здесь они действуют.

— Кто тебе говорил, что здесь?

— Тот, кто знает. Человек один.

— Пленный?

— Для таких людей, как тот человек, плена не бывает.

— Ну, коли так…

И опять лесное безмолвие и болотная жижа под ногами.

Двое суток пробирались глухоманью, обходили стороной деревни и хутора. Питались ягодами, грибами, древесной корой. От голода поташнивало. Николай решительно заявил, что надо зайти в первую попавшуюся на пути деревушку: “не помирать же с голодухи”. Вскоре наткнулись на небольшой, наполовину выжженный немцами хутор, и, дождавшись темноты, подкрались к ветхой скособоченной избе. Михаил постучал в раму, долго убеждал напуганную женщину, чтобы она открыла дверь, и в конце концов добился своего.

Избяное тепло подействовало на них, как хмель. Сытость тоже пьянила. Им захотелось спать. Так прямо растянуться на чисто выскобленном полу и заснуть, ни о чем не заботясь, но кто знает, как и чем встретит их утро. Наскоро перекусив, они обменяли одежду. Токарев надежно припрятал документы, ордена. И снова вперед, в обход шоссе. Неширокую быструю речку преодолели вброд, подползли к мосту и у самого леса нарвались на патруль: пять автоматных стволов в упор.