Лев Линьков - Большой горизонт

— Да ведь не только же из-за девушки, из-за ее писем Кирьянов был строптивым и нелюди­мым?

— Безусловно. Я не раз над этим голову ло­мал. И знаете, кто мне помог излечить Алексея от хандры и обратить в морскую веру? Боцман Доронин. И Ольга моя, покойница, крепко нам подсобила, можно сказать, ключ к сердцу Алек­сея дала. Когда письмо, которое она ему при­везла, пришло в А., кто-то из сверхлюбопытных возьми там и распечатай. Ольга случайно увиде­ла это, рассердилась, снова заклеила конверт и взяла с собой.

— И что же в нем было особенного?

— Отказ! Полный отказ,— повторил Баулин.— Письмо прислала Кирьянову любимая девушка, та самая, что ревела на проводах в три ручья. Во всех подробностях Ольга письма не помнила, она мельком его пробежала, а смысл был подлый: дескать, я тобой, Алеша, только увлекалась, а любить никогда не любила, я люблю другого. Пи­сем мне, пожалуйста, больше не пиши, все равно их не читаю. И в советах твоих не нуждаюсь: не такая я дурочка, чтобы запрятать себя в де­ревне, как ты мне рекомендуешь. Мой новый друг обещал устроить меня в самом Смоленске...

— Ничего себе птичка!— не удержался я.

— Вот именно: «птичка»!— нахмурился Бау­лин.— Знаете, что она еще написала? Вот, пишет, тебе очень не хотелось идти в армию, а мой новый друг считает, что так думают только отсталые, несознательные люди. Хватило смело­сти и мораль читать!..

Словом, пригласил я боцмана Доронина — он тогда на «Вихре» парторгом был,— рассказал ему про письмо и вообще всю Алексееву историю. Прошу: «Потолкуйте вы с Кирьяновым наедине, подушевнее. У меня, говорю, ничего не полу­чается, на все мои расспросы один ответ: «Я, то­варищ капитан третьего ранга, чувствую себя хорошо». А какое там — «хорошо»! «Добро,— говорит Доронин, — придумаем какое-нибудь ле­карство». И представьте, придумал.

В представлении людей, знакомых с моряками лишь по старым приключенческим романам да понаслышке, боцман — это обязательно широко­плечий здоровяк, непременно усач, обладатель немыслимого баса, грубый в обращении с подчи­ненными и любитель крепко выпить.

Устаревшее представление! Совсем другой у нас нынче боцман. Семен Доронин со стороже­вика «Вихрь», к примеру, всегда чисто-начисто выбрит, на матросов никогда не покрикивает, спиртное употребляет в редких случаях и в са­мую меру и отдает команды не громоподобной октавой, а нормальным человеческим голосом. Верно, роста он отменного и действительно ши­рок в плечах, но это, как известно, дается не чи­ном и не должностью.

Отец Семена, Никодим Прокофьевич, лет два­дцать работал главным неводчиком Усть-Большерецкой рыбалки на западном побережье Камчат­ки, и семилетним мальчишкой Семен уже играл со сверстниками в ловцов и курибанов [3] Курибаны - приемщики рыболовецких судов на берегу. . В девять — отец взял его с собой на глубинный лов сельди, к четырнадцати годам он начал помогать ловцам забрасывать невод, а в шестнадцать носил робу с отцовского плеча и стоял на кавасаки у сете­подъемной машинки. Машинка постукивала стальными кулачками и роликами, лязгала туги­ми пружинами, бежал и бежал по лотку подбор вытягиваемого из моря кошелькового невода, на­полненного трепещущей серебристой рыбой, и Семен чувствовал себя заправским рыбаком.

«Эк, вымахнул твой наследник!»— говорили главному неводчику рыбаки, глядя, как легко и ловко управляется рослый Семен у сетеподъем­ной машинки.

«В деда!»—односложно отвечал Никодим Прокофьевич.

Третье поколение Дорониных рыбачило на Камчатке к тому времени, когда Семена при­звали на военно-морскую службу. Семенов дед, Прокофий Семенович, подался сюда с Каспия еще в двадцатых годах, завербовавшись по до­говору с АКО [4] АКО - Акционерное Камчатское общество. на трехлетний срок. В ту пору ка камчатских рыбалках посезонно работали не­водчиками и курибанами японцы с Хоккайдо. Они привозили с собой кавасаки с моторами фирмы «Симомото» и в секрете от русских кроили и шили ставные неводы.

Давно уже на Камчатке и неводчики и кури­баны — свои, русские, и неводы скроены и сшиты собственными руками, и кавасаки свои, построен­ные во Владивостоке или Петропавловске. А те же Доронины живут на Камчатке без малого сорок лет...

Хочется добавить еще, что неверно, будто все боцманы — любители прихвастнуть, «потравить», выражаясь по-моряцки. Семен Доронин, напро­тив, принадлежит к той породе моряков, которые попусту рта не открывают и при чьем-либо на­меке на их личные заслуги начинают рассказы­вать о заслугах других.

Узнав все это о Доронине от капитана 3 ранга Баулина и земляка Семена — рулевого Игната Атласова (не от Владимира ли Атласова, откры­вателя Камчатки, пошел его род?), я и не пытал­ся расспрашивать боцмана о личных боевых делах, хотя грудь его украшали медали «За отвагу» и «За отличие в охране государственной границы СССР».

Но не мог я не спросить у Доронина, то это за «лекарство» такое он придумал, чтобы обратить Алексея Кирьянова в морскую веру и изле­чить от хандры.

— На океанской водичке лекарство,— добро­душно усмехнулся Доронин, когда мы с ним расположились покурить на мысу, над Малым проливом.

— Алексей тоже любил на этих камушках си­живать,— добавил он, набивая трубку.

— И часами смотрел, как волна бьет о бе­рег,— вспомнил я рассказ Баулина.

— Будто повинность отбывал,— подтвердил Доронин. Он с наслаждением затянулся, примял большим, пожелтевшим пальцем табак.— По-правде сказать, я и до разговора с капитаном третьего ранга соображение имел, что неспроста Алексей особняком держится. Ни одного дружка у него нет, смеяться вроде бы от рождения не умеет и, кроме «да», «нет», будто и слов не знает. Не иначе как у парня что-то камнем на душе лежит, какая-то заноза в сердце засела. В пря­мую пришвартовываться к Алексею с расспро­сами я остерегался. Иному ведь человеку легче душевную боль в одиночку пережить. О том, что у него в Черноморской школе приключилось, мне, как говорится, в общих чертах было из­вестно. Однако после того, как товарищ Баулин рассказал все в подробностях, да еще добавил насчет письма, что Ольга Захаровна привезла Алексею, я решил: «Баста! Нельзя больше остав­лять парня один на один со своей хандрой, непо-партийному получается». А тут еще, как на грех, у него две новые крупные беды по службе вышли. Совсем он после этого в уныние впал.

— Что такое?

— Сквернее скверного: задремал на ночной вахте. Бывший наш командир базы кавторанг Самсонов (он тогда еще в кавторангах ходил) влепил Алексею пять суток ареста, а комсомоль­цы добавили к старому выговору строгача с пре­дупреждением. Товарищ Баулин тогда тоже «на вид» в приказе по базе получил за упущение в дисциплине на корабле.