Лев Линьков - Капитан Старой черепахи

Был бы Андрей в силах, он обрушил бы на вра­гов скалу. А они, словно по команде, заплясали, нелепо размахивая руками, начали тузить друг друга по бокам. Допекаемые морозом, быстро надели лы­жи и, вскинув автоматы за спины, побежали на за­пад.

Андрей вспомнил, что у него под маскхалатом во­круг пояса намотано метров пятнадцать тонкой крепкой веревки: разведчики всегда запасались ею на случаи, если придется спускаться с отвесных скал. Скинув варежки, он размотал веревку. Пальцы за­коченели, нестерпимо пекло рану, но все же он умуд­рился сделать петлю и накинуть ее на одну из тор­чащих из сугроба глыб гранита.

Скорее вниз! Может быть, у застрелившегося раз­ведчика есть еще какие-нибудь бумаги, которые он не успел уничтожить и которых не нашли фашисты... Разведчик лежал, запрокинув голову. Глаза были закрыты. Отблески северного сияния озаряли блед­ное лицо: губы плотно сжаты, между опушенных ине­ем бровей пролегла суровая складка.

В свете сполохов Андрею показалось, что веки разведчика чуть-чуть дрогнули. Но в тот же миг на землю упала тьма. Сияние потухло так же внезап­но, как. и зажглось.

Андрей встал на колени, обнял здоровой рукой разведчика, обнажив ухо, прильнул к окровавленной, еще теплой груди. Жив!..

Когда Андрей с великим трудом перевязал ему грудь, разведчик пришел в сознание; увидев склонив­шегося над собой человека, рванулся. Видимо, он подумал, что его захватили в плен...

— Я свой, русский, русский, — зашептал Анд­рей. — Немцы ушли... Видишь? Я свой.

— Вижу, — невнятно прошептал раненый. Кровь пузырилась у него на губах. — Сообщи в штаб... — Он помолчал, хрипло дыша, вновь заговорил: — Ди­визия «Эдельвейс» получила два новых полка... На высоте... — Он поперхнулся, в горле у него булька­ло. — На высоте триста сорок семь... Запомни, триста сорок семь — четыре тяжелые батареи... Четыре.... Я — Тюменев Георгий...

Раненый силился еще что-то сказать и не мог. — Ты сам все расскажешь, — зашептал в ответ Андрей. — Я тебя донесу, и ты расскажешь. Тут близко. Проскочим...

До линии фронта было километров десять, и Андрей не думал сейчас, где именно и как им удастся «проскочить» через эту линию, он думал лишь о том, как бы суметь преодолеть эти десять километров.

Упавшая на землю тьма обрадовала его: они ра­створились в ней. Только бы не вздумало снова за­играть северное сияние. К счастью, потеплело, небо заволокло тучами, и над тундрой потянулся туман. Так бывает в Заполярье: стоит перемениться ветру, и за какие-нибудь полчаса погода — вверх тормаш­ками...

Андрей лег рядом с Тюменевым, как можно осто­рожнее взвалил его себе на спину, пошатываясь, привстал на колени и, лишь отдышавшись, враз вспо­тев, смог подняться на ноги. Раненую руку будто проткнуло раскаленным шомполом, он невольно за­скрипел зубами и, чтобы тяжесть тела. Тюменева не давила на больную руку, движением плеч передвинул его чуть вправо.

Тюменев застонал. Стон показался таким гром­ким, что Андрей испугался: как бы кто не услышал.

— Тише, браток, тише, — зашептал он. — По­терпи. Извини, что я тебя так...

Согнувшись, придерживая Тюменева здоровой ру­кой, Андрей пошире расставил ноги и зашагал. Ша­гал он медленно, боясь споткнуться о камень или угодить в трещину или бомбовую воронку...

— Тюменев, Георгий, слышишь меня?

Тюменев не отвечал. Может быть, он опять поте­рял сознание, а может быть, забылся. Андрей риск­нул прибавить шаг. Сначала он считал шаги, но вско­ре сбился со счета. Одна неотвязная мысль владела сознанием: «Скорее надо идти, скорее...»

Оступился Андрей на ровном месте. Правая нога почему-то подвернулась, и он едва удержался, чтобы не вскрикнуть: острая боль пронзила лодыжку. С трудом сохраняя равновесие, балансируя свободной рукой, Андрей приподнял ногу — боль тут же отпустила. Однако стоило ему встать на эту злосчастную ногу, как он чуть было не упал: словно кто-то на­отмашь ударил по щиколотке поленом.

Раза два или три пытался он сдвинуться с места, не смог, и его охватило отчаяние: «Что ж теперь де­лать?»

— Оставь меня, иди один, — прошептал Тюме­нев, будто разгадав лихорадку мыслей незнакомого Друга.

Голос у Тюменева был совсем слабый, слова сры­вались у него с языка с какими-то всхлипами.

— Сейчас, браток, сейчас все будет в порядке! — Придерживая Тюменева, Андрей опустился на четве­реньки и пополз.

Где-то высоко в темном небе пролетели на бомбежку вражеских позиций наши дальние бомбарди­ровщики. Андрей узнал их по гулу моторов. Отбом­бившись, самолеты возвратились обратно, а он все полз и полз по припорошенным снегом камням.

Левая рука горела, и на нее нельзя было опе­реться. Маскхалат давно изодрался в клочья; были продраны и ватная куртка и ватные штаны. Андрей в кровь иссек колени и правую руку. Он был весь мокрый от пота, в груди у него сипело, то и дело на­падали приступы кашля. Тогда он останавливался и, заткнув рот рукавицей — поблизости могли быть вра­ги, — натужно кашлял в нее.

Лечь бы в снег, отдохнуть, уснуть бы хоть на не­сколько минут. Но это невозможно.

Временами Андрею казалось, что Тюменев умер. Тогда он ложился на снег, прислушивался: дышит ли? И снова полз, волоча вывихнутую ногу.

Его мучила жажда, и, лишь еще более распаляя ее, он глотал снег. Вместе со снегом ему попадались замерзшие ягоды морошки и брусники. Горьковато-кислые, водянистые, они не утоляли голода, а вызывали противную оскомину, и все же, морщась ;он с уси­лием проглатывал их, потому что не ел уже более суток.

А Тюменев словно прибыл в весе за эти часы: та­щить его с каждым метром становилось все тяже­лее и тяжелее. Андрею вспомнилось, как на погран­заставе он играючи подбрасывал двухпудовую гирю и выжимал штангу в сто килограммов. В Тюменеве, наверное, нет и семидесяти...

Вспомнив заставу, он вспомнил свой первый день службы, первый выход в ночной наряд на охрану границы — это было в конце мая позапрошлого года. А через месяц началась война, погранотряд перефор­мировали тогда в пограничный полк...

Прилечь бы сейчас, отдохнуть самую малость, уснуть бы хоть на несколько минут. Нет, нельзя ло­житься — ляжешь, и силы совсем покинут тебя, а нужно скорее добраться до линии фронта, за ней — тепло, еда и, главное, санбат...

На возвышенностях почти весь снег сдуло ветром, а в ложбинах рука по локоть проваливалась в су­гробы и подбородок тыкался в наст. Зернистый снег колол губы, забивал ноздри. Андрей отплевывался и снова и снова кашлял, прикрывая рот рукавицей, в страхе оглядываясь вокруг.

Валуны как назло попадались все чаще и чаще. В одном месте путь преградила целая гряда обле­денелых валунов. То была морена древнего ледника, но Андрею казалось, что кто-то специально выложил здесь эти огромные камни, перебраться через кото­рые не было никакой возможности. Минут сорок, а может быть, и час он полз вдоль гряды, пока не выискал в ней проход.