Лев Линьков - Капитан Старой черепахи

По сообщению Джураева, Ахмат-Мурда шел к югу. По-видимому, он намеревался опять безнака­занно бежать за кордон, и пограничникам следовало спешить.

Отряд выступил из оазиса с рассветом 9 мая. Вслед шел караван с десятисуточным запасом воды и фуража. Накануне Шаров и Булатов вместе с кол­хозниками выбрали для каравана верблюдов, хотя, по сути дела, выбирать было и не из чего: только не­давно закончились пахота и полив, да к тому же была пора линьки, и «корабли пустыни» имели из­можденный вид: шерсть в клочьях, горбы похудели и обвисли. Самые крепкие верблюды могли поднять пудов шесть-семь, не больше.

Пустыня началась сразу за последними домами и дувалами оазиса. «Су-ал!» [12] Су-ал! — Возьми воды! — машинально про­читал Булатов давно знакомую предостерегающую надпись на прибитой к придорожному столбу до­щечке.

Высокие пирамидальные тополя и раскидистые ка­рагачи, словно испугавшись пустыни, остались охра­нять границы оазиса — зеленого островка в океане затвердевших глин, гамады [13] Гамада — гипсовая пустыня. и песков.

На склонах глинистых холмов, выпиравших из пепельно-серых и красноватых песков, то там, то сям зеленели причудливые чомучи — громадные травяни­стые растения с шаровидными, словно подстрижен­ными, вершинами, напоминающими кроны яблонь, и светло-зелеными, будто полированными стволами. Было начало мая, но чомучи уже слегка пожелтели: лето обещало быть знойным.

Редкие кустики не то серой, не то блекло-голубой полыни виднелись всюду куда хватал глаз и каза­лись давно высохшими и омертвелыми. Впечатление было обманчиво—полынь покрылась лёссовой пылью. Вправо от караванной дороги стояли развалины древней крепости, помнившей Тамерлана, и гряда заброшенного арыка.

Переехав влажную низину — старое русло могучей реки, ушедшей по неведомым законам пустыни за сотни верст к западу, отряд очутился на щебенчатой равнине, покрытой зеленой травой. Отара колхозных овец привольно паслась под присмотром стариков ча­банов.

— Селям алейкум! — скинув мохнатые папахи, приветствовали чабаны пограничников, как старых своих знакомых.

— Селям! — ответили Шаров и Булатов. Они ехали во главе отряда.

Первые сутки пограничники продвигались этой равниной, на вторые же сутки щебенчатую пустыню и гамаду, покрытую полынью и песчаной осокой, сме­нили пески. Куда ни глянь, всюду возвышались бар­ханы и закрепленные белесым саксаулом бугры по десять, а то и по пятнадцать метров высотой.

Между барханами и буграми часто попадались такыры — голые ровные пространства глинистого сле­жавшегося солончака, гладкого и блестящего, как паркет. В пору весенних дождей вода держится на такырах месяц-два, иной раз спасая путников от жаж­ды, но дождей давно уже не было, такыры затверде­ли; кони выплясывали на них, словно на льду, и бе­жали веселее. Радовались и всадники, уставшие от бесконечной качки на осыпающихся барханах.

Кончался такыр — и опять пески. Легкий ветер дул с юга, и за отрядом неотступно шло облачко песчаной пыли...

Несколько раз палящее солнце прочертило гори­зонт с востока на запад. Знойные дни сменялись хо­лодными ночами. Мороз опускался на Кара-Кумы так же быстро, как поутру возвращалось тепло.

Пограничники спешили, и именно поэтому Шаров и вышел из оазиса раньше, чем караван с водой и' фуражом. Однако быстрого темпа лошади выдержать долго не могли: Шаров вел отряд, минуя караванные дороги, по азимуту. Лошади увязали в сыпучем песке, и приходилось идти смешанным маршем: час—верхом, полчаса — ведя лошадей в поводу, десять минут отдыха. С наступлением же сумерек приходилось продвигаться только пешком. Часто попадались норы черепах. Песок был так изрыт ими, что на быстром шагу груженая лошадь могла вывихнуть ногу. Тем­нота сгущалась быстро, и не оставалось ничего дру­гого, как останавливаться и ждать восхода луны.

С наступлением сумерек и люди и лошади чувст­вовали облегчение. Над пустыней, едва не задевая крыльями гребни барханов, летали козодои, нет-нет да выглядывали на поверхность ушастые ежи и длин­нохвостые тушканчики совершали головоломные прыжки.

На привале начиналось оживление: дежурные де­лали галушки, и первый же глоток чая развязывал языки.

Чтобы спастись от ночного холода, пограничники приготовляли себе теплые лежанки по старинному туркменскому способу: отрывали на склоне бархана неглубокие ямки, наполняли их раскаленными угля­ми и сверху засыпали песком.

С востока тянуло холодом. Над океаном песков мерцали звезды. Млечный Путь гигантским светящим­ся шарфом опоясывал черное небо. Тишина, страш­ная гнетущая тишина царила вокруг.

Шаров и Булатов почти не спали. Где же кара­ван? Неужели он действительно прошел мимо, не заметив дыма сигнальных костров?..

На седьмой день пути запас воды, взятый с собой отрядом, иссяк. Каравана все еще не было...

«Ах, отхлебнуть бы сейчас один, только один гло­ток воды!..» Булатов вспомнил о трагической гибели в Кара-Кумах экспедиции поручика Бековича-Черкасского, посланного Петром Первым на поиски нового русла Аму-Дарьи, повернувшей вспять от Каспий­ского моря... Вспомнился и поход самонадеянного царского генерала Маракозова через Кара-Кумы в Хиву. Генерал хвастливо уверял, что пустыня стра­шна лишь для трусов, и отправился в путь с запа­сом сушеной капусты, лимонов и коньяка, без доста­точного количества воды. Две тысячи солдат и пять тысяч лошадей нашли себе могилу среди песков...

На восьмые сутки еще одна беда обрушилась на отряд: прервалась радиосвязь с Джураевым.

Весь вечер радист выстукивал на ключе: «Пятер­ка, Пятерка, вы слышите меня? Отвечайте! Я — Трой­ка. Настраивайтесь! Раз, два... Пятерка, вы слышите меня?..»

В отряде уже все спали, кроме часовых, а Шаров и Буланов все еще сидели около радиста и ждали. Но рация джураевского отряда не отвечала. Что же случилось с Касымом? Может, у него испортилась рация? Хорошо, если так, потому что молчание Пя­терки могло означать только одно из двух: порчу рации или гибель отряда. Неужели осторожный, рас­четливый Джураев ввязался-таки в бой с бандой?

С восходом луны Шаров приказал поднять лю­дей, и отряд продолжал свой путь на северо-восток.

Луна взошла мутная, подернутая серой пеленой — предвестие самума.

Ветер, сначала тихий, часам к семи утра набрал силу. Барханы задымились. Песчаная пыль закрыла небо. Все кругом стало желто-серым, зыбким, тонкое скрипучее пение песков не предвещало доброго. Ча­сам к девяти совсем потемнело. Столбы взметенного ветром песка, покачиваясь, поднимались на вершины барханов и стремительно мчались дальше.

Свист урагана заглушал все звуки. Песок не сы­пался, а лил и хлестал сверху, с боков, отовсюду. Люди и лошади легли, прижавшись друг к другу. Нельзя было не только поднять головы, но даже глу­боко вздохнуть.