Борис Ляпунов - Искатель. 1963. Выпуск №6

Пароходы взяли на буксир переполненные баркасы и отчалили от пристани. Через полчаса речная флотилия скрылась за поворотом. Вятский батальон начал свой путь на Восточный фронт, и еще никто не знал, что он превратится в легендарную Железную дивизию революции…

«Герцен» шлепает плицами и взбивает мутную воду. Именно на нем сорок четыре года назад плыл Азин со своим батальоном. Правда, пароход тогда назывался по-другому.

«Герцен» гудит над мысами и отмелями, развертывая перед нами широкую цветную панораму. Солнце, словно раскаленное ядро, застряло в дымчатой мгле. На обрывах зелеными ракетами мерцают сосны. Всю реку пронизывает запах цветущей ежевики.

По Вятке медленно плывут плоты: река, насколько хватает глаз, забита плотами, пучки бревен торчат из воды, мелькают позеленевшие лесины, коряги, ржавые мотки проволоки, якорные цепи. С утра реку будоражили моторки и катера, фыркали лебедки и краны, раздавались протяжные возгласы сортировщиков леса, а теперь вечерняя тишина съела все звуки, кроме неумолчного журчания воды.

Солнце опустилось в луговые травы, лесные тени переливаются в воде, где-то далеко играют сполохи, Там проходит неслышная и невидимая гроза. Сумерки, а светло. Светло от воды, от росных трав, от высокого звездного неба. С берегов наплывают белые зыбкие полосы испарений и стелются и цепляются за палубные перила.

Кажется, плывешь в какие-то бездонные дали, полные неясных загадок, неоткрытой красоты. И я невольно думаю о человеке, отдавшем свою молодую жизнь революции, думаю о Владимире Азине — победителе белых генералов при Казани и Ижевске, Екатеринбурге и Царицыне.

Он проплывал мимо этих берегов, смотрел в такие же звездные ночи, слушал все ту же вечную песню воды. О чем он думал тогда, о чем мечтал, какие пел песни? Может быть, о том размышлял он, что революция в смертельной опасности и что белые Восточного фронта соединятся с интервентами в Архангельске, с деникинцами на юге. Думал о том, какую помощь принесет его батальон отступающей Второй армии. А что такое его батальон — пятьсот бойцов? Капля в море мятежей и восстаний. Может быть, тревожился он, что слишком молод и неопытен как коммунист и как командир. А когда проходила тревога, он пел «Смело, товарищи, в ногу» и «Вихри враждебные веют над нами» — свои любимые песни.

Поздно ночью мы покинули пароходик на пристани Русский Турек; отсюда рукой подать до районного городка Уржума — родины С. М. Кирова. Село крепко спало. На пароходный гудок отозвались только лохматые псы да эхо в старой тополиной роще. Случайный «газик» прихватил нас, и мы покатили по улице.

Заря только занималась, когда мы подкатили к Уржуму — городку моего раннего детства. Городок возник перед глазами и зазеленел воспоминаниями. Почти сорок лет не был я в нем и вот вернулся. Что-то пело в моей душе, и какая-то светлая печаль захлестывала меня. «Осталось ли то, существует ли это?» — волновался я по дороге. Теперь вижу красное кружевное неподвижное облако старого собора — великолепного творения вятских умельцев. Собор невесомо плывет над уличками, над яблоневыми и черемуховыми садами, голубоватыми луговыми травами. Собор, пленявший мою детскую душу, вновь очаровал ее узорочьем тонкой кирпичной кладки, воздушностью и строгостью своих пропорций. А в городе все те же каменные плиты тротуаров, те же массивные особняки, занятые теперь районными организациями, школами, детскими учреждениями.

Председатель райисполкома оказался словоохотливым человеком. Был он круглоголов, багроволиц, плавен и неслышен в движениях. Медленно и задумчиво перебирая пуговицы на косоворотке, он говорил:

— Честно признаюсь, о командире Азине у нас смутные воспоминания. А ведь есть в районе старые азинцы, есть. Сохранились в их памяти рассказы и песни о командире Железной дивизии. Мне один старик даже напевал песню про Азина. Председатель наморщил лоб, вспоминая.

— Только две строки вспомнил:

— А где живет этот старик? — встрепенулся я. — Кто он такой?

— Это Яков Гаврилыч Крыжевских. Бригадир-полевод из колхоза Сосновки. Интереснейший старичище! У него такая биография, нам бы половину ее — козырем бы ходили! Сосновка, знаешь, где? На реке Вятке. Там Азин громил белочехов и оттуда пошел на Казань. В Сосновке до сих пор видны следы азинских окопов. Постой-ка, сегодня какое число?

— Второе июня.

— Ты вот что, бери мой «газик» и отправляйся в Сосновку. Завтра, третьего июня, у Якова Гаврилыча особенный день. Поговори с ним по душам, у него в жизни был один пунктик. Спроси об этом пунктике деликатно, много любопытного узнаешь.

Утром третьего июня мы уже были в Сосновке. Стояло бело-розовое утро, пахло цветущей черемухой. Черемуха цвела в палисадниках, огородах, оврагах, на берегах колхозного пруда. Ее тонкий торжественный аромат подавлял все запахи: и прелого навоза, и бензиновой гари, и печного дыма.

Я спросил о Якове Гавриловиче у молоденькой, с подойником в руках доярки. От ее крепкого свежего лица, халата, подойника несло все тем же черемуховым ароматом.

— Где искать Якова-то Гавриловича-то? А где ж он быть должон? — спросила доярка у самой себя. — Он, должно стать, с утра в черемуховой роще, у мельницы. Ступай в рощу, тамо-ко он…

По земляной дамбе мы вышли к старой, утопающей в пенном черемушнике мельнице. За мельницей по взгорку и дальше по лугам до соснового бора буйствовало все то же половодье черемухи.

Вошли в рощу и замерли, охваченные запахами прохладного цвета, черемуховой смолы, прошлогодних листьев. Роща казалась и густой, и белой, и в то же время глубокой, прозрачной, и, не знаю, как это сказать, — невесомой, что ли, ускользающей в июньскую даль. Отцветшие лепестки сплошь засеяли теплую землю; медленно, наискосок падали меж стволами.

Пробираясь между деревьями, мы вышли на край широкой круглой поляны; в центре ее рос корявый размашистый вяз, рядом поднимался гранитный обелиск. Перед обелиском на скамейке сидел старик.

Узкоплечий, сутулый, бритоголовый — конечно же, это Яков Гаврилович. Он увидел меня и поднялся.

— Здравствуйте, здравствуйте! Слышал про вас, звонили из райисполкома. Присаживайтесь, — ладони Якова Гавриловича были жесткими и шершавыми, как ореховая скорлупа.

Старость словно не касалась его лица; длинное, с резкими морщинами между бровями, оно было гладким и моложавым. Вот только глаза, какие-то печальные и полинявшие, как голубая эмаль, говорили о возрасте и давно пережитых страданиях.

— Извиняйте, что вас не встретил, — снова сказал Яков Гаврилович. — В другое время со всей душой бы, а нонче не смог. У меня нонче день особенный — третье июня.