Сергей Борисов - Искатель. 2009. Выпуск №09

Пулемет замолчал.

Он вынул из пазов магазин, заменил его полным.

Пули били в бруствер, но тот был надежной защитой. До поры, естественно. Пока загонщики сыплют очередями, опасаться нечего. С капитана, правда, станется снова поднять своих головорезов в атаку, ну, положит еще двух-трех среди камней, так невелика печаль. Но вернее другое: прикажет сгонять за гранатометами, тем более что этого добра у них сколько угодно, а потом накроет их с пары выстрелов. И ведь накроет: не осколками, так камнями посечет, а то и завалит каменюками по самую маковку — ни вздохнуть, ми шевельнуться. Бери тепленькими. Или холодненькими. Это как карта ляжет.

Он выглянул из-за бруствера. Загонщики попрятались. Ему показалось, что у дерева будто отпрыгнувшего на десяток метров от опушки, топорщится что-то пестрое, — может, пола армейской куртки, а может, штанина. Он прицелился, выстрелил — и промахнулся. Пятнистый клок шустро скользнул за толстый ствол.

Ответные пули запели над головой. Он опустился на колени, прижался спиной к нагретому камню. Постепенно очереди стали короче и раздавались все реже. И тут сбоку грохнул выстрел. Видимо, напарник тоже присмотрел цель и, судя по огорченному лицу, тоже промазал, лишь спровоцировал новый огневой шквал.

По счастью, недолгий. Когда установилась тишина, он снова выглянул из-за камней. Опушка была пуста. Совсем. Ни шороха, ни звука. Загонщики отошли.

Он благодарно погладил приклад пулемета: хорошая машинка, только куда с ней против гранатомета! Потом посмотрел на вздымающуюся над ними гору, на черную дыру пещеры. Может, туда податься? Ну, допустим. И что дальше? Не с первого выстрела и не со второго, но с десятого или двадцатого внутрь обязательно залепят гранату, которая расплющит их по стенам так, что отскребай — не соскребешь. Или того проще, без затей: шмальнут по скале над входом, та рухнет и замурует беглецов на веки вечные. И не придется капитану мучиться вопросом: хоронить убиенных по-христиански или так бросить? Впрочем, подобные нравственные терзания его вряд ли обеспокоят, в слюнявом гуманизме его никак не заподозришь.

Короче, в пещеру им ход заказан. Что же тогда? Биться до последнего патрона? И пасть смертью храбрых? Да, это мы можем, это нам запросто. Одна беда: еще пожить охота. Такое вот скромное желание. Жаль, обстоятельства не располагают.

Господи, а как красиво все начиналось! Море, яхты…

У оператора были железные нервы. Телекамера ощупывала лицо убитого медленно, с профессиональной тщательностью.

Спекшаяся кровь стянула щеки. Рот распахнут в предсмертном крике. Глаза закатились, только мутные белки узкой полоской подчеркивают веки. Лоб разворотило выстрелом; он покрыт чем-то напоминающим плесень.

Андрей поставил стакан на стол. Пить расхотелось.

Нехотя отодвинувшись, объектив жадно пошарил по сторонам и впился в еще одно искромсанное пулями тело.

В голосе комментатора за напускным бесстрастием слышалось нечто вроде удовлетворения — не столько от хорошо поданной новости, сколько от уверенности, что подобные безобразия возможны где-то там, где-то далеко, но не у нас, до нас не докатятся, у нас это невозможно!

«Волна насилия захлестнула страну. Полиция беспомощна. Отлично вооруженные банды терроризируют население. Введен комендантский час. К столице и портовым городам стянуты части национальной гвардии. Невзирая на крайние меры, не приходится надеяться, что ситуация в этой Центрально-американской республике в скором времени стабилизируется… А сейчас, — комментатор лучезарно улыбнулся, — Трансатлантическая гонка яхтсменов-одиночек 1 1 Проводится раз в четыре года. Первая состоялась в 1960 г. . Репортаж из Плимута. Завтра старт».

На экране появилась заставка: парусник на голубом фоне и буковки по кругу.

Андрей снова взял стакан, отпил ледяного апельсинового сока и чуть не поперхнулся, увидев перед собой собственное лицо. Что ж, поглядим…

Это раньше, до первой съемки, он наивно полагал, будто при любых обстоятельствах сумеет вести себя достойно. Питерские телевизионщики избавили его от этого заблуждения, показав во всей красе: нелепым, угловатым, косноязычным.

Как выяснилось, слово «мотор» напрочь выбивает у него почву из-под ног. Когда месяц спустя интервью все-таки пробилось в эфир,

Андрей чуть со стыда не сгорел. Что за убожество? Сашка, правда, успокаивал: мол, все было на уровне — говорил связно, не психовал, идиотским вопросам, типа «Вы не боитесь?», не удивлялся.

Друг его миловал, хотя мог бы и казнить. Андрей это понимал, потому и наказал себе строго-настрого: чтобы в следующий раз без сучка, без задоринки!

«Мистер Горбунофф, — отутюженный хлыщ в псевдо-адмиральской фуражке и клубном пиджаке смягчал «в» и сдваивал образовавшуюся «ф». — Вы, безусловно, отдаете себе отчет, что не можете рассчитывать на победу. Даже в подгруппе. Ваши предшественники и соотечественники, мистер Конюхофф и мистер Языкофф, были в более выгодном положении. Зачем же пускаться в плавание, не имея ни единого шанса на выигрыш? Сказывается национальная гордость? Для славян это так характерно».

Андрей поморщился и одним глотком допил сок. Точно так же поморщился он и на экране — как от зубной боли.

«Я построил «Северную птицу», чтобы пересечь океан. К этому добавить нечего».

«Но вы русский! — не унимался репортер. — А русские…»

«Борт о борт со мной датчанин, — перебил Андрей. — За ним — француз, японец, румын… А вон американец. Эй, Говард! — Камера дернулась, выхватив фигуру в звездно-полосатых шортах. — Ты плывешь во славу Соединенных Штатов?»

«Боже, спаси Америку! Я бегу от кредиторов», — парень засмеялся, но глаза его оставались серьезными, так что было неясно, шутка это или у него и впрямь не все ладно с финансами.

«Атлантика укроет вас, мистер Баро! — развязно ухмыльнулся репортер, показав два ряда ровных, точно фасолины, зубов, и вновь повернулся к Андрею.

Расстреляв обойму каверзных вопросов и огорченный, что русский не только цел и невредим, но еще и дает сдачи, репортер сказал, меняя тему и предлагая ничью:

«Мистер Горбунофф, у вас отличное произношение. Как у лондонского денди прошлого века».