Александр Барченко - Доктор Чёрный

Целая куча словно только что отчищенных гуталином полуголых ребятишек окружает его и, оттопырив толстые губы, распустив слюни от интереса и затаённого ужаса, следит, как время от времени приподнимается плетёная крышка и высовывается грязно-серая, словно мокротой покрытая, плоская голова с жёсткими, холодными глазками.

— Я, должно быть, никогда не привыкну к Индии! — задумчиво выронил Дорн, всю дорогу молча следивший, как лавировал шофёр в сети кривых перепутанных переулков, кое-где буквально протискиваясь с автомобилем между домами.

— Это вам кажется сначала! — ответил доктор Чёрный. — Когда я приехал сюда впервые, мне, как и вам, казалось всё здесь экзотическим, привычным. В каждом «бохи» — носильщике я подозревал чародея-факира, сад моего бунгало кишел в моём воображении кобрами, а эти бесчисленные заурядные «приходские» храмы с их браминами, отрыгивающими после вчерашнего кутежа в тёплой компании, были для меня средоточием таинственных глубин сокровенного знания.

— Разве теперь вы разочаровались в Индии?

— В Индии — нет. Вернее, впрочем, да! В Индии я разочаровался, но не разочаровался в том, что можно найти в её дебрях. Не здесь, разумеется.

— Однако, Бенарес — индийская Мекка.

— Вот именно. В том-то и дело. Где Мекка, там религиозный фанатизм, там и узость. В храмах, где брамин за несколько тысяч рупий отпустит какие угодно грехи, а за лак превратит шудру в кшатрия, — там вы напрасно станете искать ключ к мировым загадкам, которым будто бы располагают индийские йоги высших посвящений.

— Где же искать в таком случае?

Доктор усмехнулся.

— Не слишком ли скоро хотите вы получить этот ключ? Сумеете ли вы повернуть его? Вам никогда не приходило в голову последнее?

— То есть что именно?

— А вот что… Вы, как и все, имеете самое смутное и ложное представление о том, что такое сокровенное знание, которое наше поколение окрестило оккультизмом. Вам, как и всем, кажется, что существует какой-то краткий самоучитель, по которому можно в год-два, а то и в несколько месяцев получить полнейшую власть над людьми и природой, стоит-де для этого лишь попасть в тайное общество, пройдя предварительно через серию страшных испытаний, которые описывает любой макулатурный роман… Дорн, голубчик!.. Я привязан к вам искренно. Мало того, я искренно уважаю вас, считаю недюжинной натурой… И потому я говорю с вами серьёзно и… взвешивая свои слова. Дорн! Знайте и верьте мне… Никакого оккультизма, никакой магии не существует.

— Позвольте, я не понимаю… Вы же сами недавно говорили мне, что существуют братства, располагающие такими знаниями?

— Так что же из этого? А разве в Европе не существует учёных организаций, профессорских, докторских и так далее.

— Но, позвольте… Доступ туда не закрыт!

— А кто вам сказал, что закрыт доступ в ряды сокровенного знания, буду по-прежнему называть его так? Кто вам сказал, что доступ к этому знанию обставлен иначе, чем у нас, в Европе?

— Но как же? Ведь это же явный абсурд! У нас профессором может быть всякий.

— Всякий, кто кончит сначала гимназию, потом университет, потом защитит диссертацию, проработает несколько лет в лаборатории, зарекомендует себя учёными работами? Не так ли?

— Положим…

— Почему же вы не считаете обязательным всего этого для получения степени оккультиста? Почему вы и вам подобные считают возможным подходить к оккультным знаниям без надлежащей подготовки? Разве химик, работающий с цианистыми препаратами, или физик — с токами чудовищного напряжения — пустят в свою лабораторию кого-нибудь, кроме ближайших помощников, посвящённых в их тайны?.. Разве лаборатория, разводящая и исследующая чумные и холерные бациллы, не заперта у нас в Петербурге за стенами неприступного, уединённого на море форта? Почему же вам не кажется, что для исследования оккультных тайн не обязательна подготовка, по крайней мере в программе вашего факультета? Поверьте, что, не пройдя современной научной школы, европеец будет бродить в дебрях оккультизма как слепой. Если же он захочет получить подготовку в центре сокровенного знания, то потеряет время и труд. Подготовка по программе и результатам будет та же, но сколько уйдёт на усвоение незнакомого языка и непривычного метода!

Доктор умолк.

Автомобиль выехал уже за стены города и мягко катился теперь параллельно берегу, освещая прожектором убитую ногами слонов дорогу и волосатые стволы пальм, тесно обступивших её по сторонам.

Огромная луна, цвета зеленоватого золота, путалась в листьях бананов и одевала позади быстро убегавшие кусты и камни призрачной дымкой.

Изредка в глубине подходящего вплотную к дороге сада вспыхивали десятками огней загородные дворцы резиденции богатых земиндаров и радж, проедавших на покое свои состояния, уцелевшие от конфискаций, таксации и других благородных видов грабежа культурных покровителей Индии.

Шофёр, низенький, раскосый, с пергаментной кожей скуластого лица и жёсткими чёрными волосами, смахивавший на японца, но говоривший на странном языке, в котором Дорн не различал ни одного знакомого звука, несмотря на то что в Петербурге пытался заниматься языками китайским и японским, повернул вопросительно к доктору круглую голову и взял вправо, в неожиданно вынырнувшую из темноты аллею.

— Стало быть, доктор… — начал медленно Дорн, — вы утверждаете, что знание ваше доступно всякому и никакими испытаниями доступ к нему не обставлен?..

— Нет! Последнего я не утверждаю… Я только говорю, что испытания эти не имеют ничего общего с теми, которые описывают в романах и разных оккультных руководствах.

— Эти испытания… они очень трудны?

— Как вам сказать! Вы знаете, что в романах посвящающийся проходит обыкновенно сквозь огонь, над бездной, переплывает бурное море, встречается с роскошной красавицей и тому подобное. Так вот, в сравнении с этим настоящее испытание значительно тусклее и проще. Что же касается трудности…

— Вы… испытали его? — перебил его Дорн.

— Испытал, — просто ответил доктор.

— Страшно?

Лицо доктора приняло сосредоточенное, почти угрюмое выражение. Он будто припоминал что-то.

— Дорн! — тихо выронил он странно дрогнувшим голосом. — Знайте, что нет ничего на свете страшнее, ужаснее, как человеку остаться наедине… с самим собой!

Дорн долго молчал, глядя в спину шофёра, потом повернулся к доктору и спросил полушутливо, полуконфузливо:

— Александр Николаевич!.. Я это так, в принципе, спрашиваю… Как вы думаете… я… мог бы выдержать это испытание?

Доктор с ласковой, мягкой улыбкой посмотрел сбоку на своего спутника.

— Вы?.. Пожалуй… даже, наверное, вы бы выдержали. Годом раньше я бы ответил определённее, а сейчас… Вы должны сами догадаться, что, или, вернее, кого я имею при этом в виду.