Петр Шамшур - Приключения-70

— Левушкин! — прошептал он — Это «два зет»!

И столько радости было в голосе подрывника, словно он ожидал, что Левушкин, услышав это сообщение, немедленно пустится в пляс.

— Они в работе легкие, Левушкин! — И Бертолет пополз дальше. Голова его, как гигантский одуванчик, торчала из желтого мелкоцветья сурепки, а тонкие руки работали проворно, словно лапы крота.

Тонким заостренным прутом он осторожно покалывал поле впереди себя и, почувствовав сопротивление дерева, резал землю, закусив губу, резал торжественно, ритуально.

Он то и дело терся носом и щекой о плечо или рукав, отчего темное его обтрепанное пальто стало мокрым, как от обильной росы. Но пальцы работали, свинчивали взрыватели, и потное лицо Бертолета светилось высшим творческим вдохновением, оно было самозабвенно.

Левушкин, ползший следом, втыкал прутики, обозначавшие границы прохода. Аллейка этих прутиков протянулась уже метров на сорок в поле, и груда деревянных коробок росла.

Время от времени в низине, где раздавался гул, взлетали ракеты.

Чуть-чуть посветлело небо на востоке. Андреев ввел первую упряжку в узкую аллейку из веточек вербы. Колеса едва не сбивали эти ветки, и старик осаживал лошадь, чтобы не выехать за пределы прохода.

На последних метрах, в сурепке, копошился Бертолет.

— Сейчас, — сказал он осипшим голосом и извлек последнюю коробку.

Левушкин осторожно принял ее.

Изогнувшись, как сухой стручок, Бертолет склонился над промоиной и опустил в холодную воду израненные, черные пальцы. Затем, похлопав озябшими ладонями по бокам, достал блокнот и карандаш. Пальцы, однако, не смогли удержать карандаш, он выскальзывал, и тогда Бертолет, взяв его в кулак, как это делают маленькие дети, крупными кривыми буквами продолжил записи майора: «2 7 о к т я б р я. Нет ТОПОРКОВА. Прошли минное поле».

Левушкин оглянулся. Преследователи остались позади. Перед ними был сумрачный и глухой лес, надежная защита от вездесущих мотоциклистов. В восторженном порыве разведчик хлопнул Бертолета по вихрастому затылку:

— Даровитый ты, черт нескладный! Вот девки, наверно, это и чуют!

А подрывник, усевшись на телегу среди пустых ящиков, тут же уснул. Почерневшая его кисть свешивалась с телеги. Вращались, вращались неутомимые колеса. Все дальше от егерей уходил обоз, оставляя на влажной земле глубокие росчерки колес.

Из рассветных сумерек проступали обнаженные стылые деревья. Облетели за эту ночь и дубы. Пусто и светло стало в лесах.

Холодный ветер гнул ветви и посвистывал по-особому, по-предзимнему, призывая снега.

Река Сночь блестела под низко висящим солнцем. Это была река лесная, спокойная, но глубокая, очень глубокая — вода в ней казалась черной. Течение чуть заметно шевелило ивовые кусты, и плыли по густой воде узкие белые листья ивняка. На той стороне виднелся вросший в низкий берег остов сгоревшего баркаса.

— Ничего, — успокоил товарищей Андреев. — Бывает и ширше… Ничего река. Если б не телеги, запросто можно…

— Без телег нельзя, — серьезно сказал Левушкин. Тень командирской озабоченности легла на его лицо и провела две бороздки у углов рта.

— Понимаю… Вот майор и соображал насчет плота, — ответил старик.

Он подошел к штабелю замшелых бревен, сложенному на высоком берегу, у самого откоса, и похлопал рукой по тяжелому комлю.

— Для сплава сложены… Какой сейчас сплав? Только что души на тот свет сплавляют… Столкнем вниз, там сплотим и свяжем внахлест, в три ряда. Выдержит!.. Вот у нас силенков хватит ли, командир?

— Должно хватить, — сказал Левушкин. — Должно!

Река Сночь, черная холодная река, несла последние ивовые листья. Зябко подрагивали кусты, опустившие в воду тонкие ветки. И посвистывал в долине, на просторе, северный ветер, гнал ватные зимние облака.

— Ну так, немного осталось, — сказал Левушкин. Он поглядел на реку глубоко ушедшими под надбровные дуги глазами и повернулся к подрывнику: — Ты как, дышишь, Бертолет?

— Дышу.

— И ладно!.. Ты дорогу сюда приметил, помнишь то место, где гать через болото?

Бертолет кивнул.

— Другого пути для н и х нету… Бери свою взрывчатку с воза и иди. Задержишь. Как твой электровзрыватель?

— Главное, сумею ли велосипедной зубчаткой магнето раскрутить, — пробормотал Бертолет. — Мне для срыва искры нужно набрать две тысячи вольт. А сила тока может быть слабой, трех ампер хватит…

— Ты по-человечески скажи.

— Взорву.

— И ладно! А мы со стариком и с лошадками попробуем стащить бревнышки вниз…

Бертолет с удивлением посмотрел на разведчика. Куда девались этот хмельной блеск в глазах, эта разудалость и ироническая самодовольная усмешечка — свидетельство осознанного превосходства? Высушили Левушкина последние походные дни, крепко высушили, обострилось и стало строже лицо, и появилось в нем странное, еще неясное для Бертолета выражение, в чем-то напоминающее майора Топоркова, — то ли это была привычка крепко сжимать губы, то ли привычка чуть клониться вперед при ходьбе.

— Смотри, если не подорвешь, они нас зацапают, — сказал Левушкин, глядя, как Бертолет набивает «сидор» желтыми брусками тола и черными деревянными коробками, прихваченными им с минного поля.

Наблюдательный разведчик, несомненно, мог отметить, что в облике сухощавого, сутулого Бертолета, в движениях рук, манере оборачиваться появилось нечто, неуловимо напоминающее сумрачного и деловитого майора Топоркова.

Тяжеловозы, к валькам которых вместо телеги было прикреплено веревочной петлей бревно, медленно подошли к краю обрыва. Орудуя слегами, Андреев и Левушкин столкнули тяжелый сосновый ствол и он глухо ударил в прибрежный песок. Старик заглянул вниз.

— Для плота хватит…

Он вытер окровавленные, с содранной кожей руки о жесткий дождевик.

— Вот на ту сторону придется веревку заводить, — сказал Андреев, не глядя на Левушкина. — Нешто попробовать? Бревна четыре связать — и шестом, а?

— Куда тебе с твоим ревматизмом, старый хрен, — буркнул разведчик. — Свалишься — не вынырнешь… Сам!

Бертолет подсоединял желтый трофейный провод к своей загадочной подрывной машинке, состоявшей из велосипедной зубчатки и магнето, прикрепленных к доске. Провод уходил во влажную траву и терялся в ней. Прямо перед Бертолетом, за жиденькими кустами ольховника, лежала болотистая лощина, рассеченная надвое темной лентой дороги. В одном месте дорога была вымощена гатью и чуть горбатилась, приподнималась над ядовито-зеленой гладью.

— Пожалуй, двести пятьдесят оборотов достаточно, — разговаривал Бертолет с самим собой. — Жалко, нет второй зубчатки изменить передаточное число…