Павел Амнуэль - Искатель. 1989. Выпуск №2

— Это необходимо? — царевич не мог уловить связи между предстоящим подкупом мятежного скульптора и визитом матери к Сархаддону.

— Так угодно богам, — пояснил Иссахар, давая понять наследнику, что есть вещи, которые навсегда останутся для него тайной.

Попрощались они холодно.

Меннефер засыпал. Улицы гудели: узкие, стиснутые лавками и мастерскими, они пели надрывно, им отвечали ровной басовитой нотой кварталы богачей и храмы.

Минхотеп долго прислушивался к этой забытой в песках Каграта музыке города фараонов. Воспоминания больше не мучили его, скульптор думал о будущем, и этим будущим был Суд Озириса. Все остальное не имело смысла.

Лязг засовов прервал размышления скульптора. Каморка наполнилась дрожащим светом факелов. Могучая фигура Сар-хаддона выплыла из темной рамы двери. За дверью угадывались силуэты вооруженных людей. Сархаддон направился к Минхотепу, но на его пути вырос Хатор:

— Нас предали!

— Что я слышу! — Сархаддон воздел к небу руки и принялся шумно рассказывать о том, как царская стража уличила его в укрывательстве, но в последний момент, когда он чувствовал уже, что его голова становится слишком тяжелой для плеч, от него потребовали молчания и отпустили.

— Но меня заверили, — продолжал Сархаддон, — что долг гостеприимства не будет нарушен. Клянусь святым карпом…

— Веди! — неожиданно сказал Минхотеп.

Скульптор подошел к Хатору и, поцеловав его в голову, шепнул:

— Если сможешь, беги…

В маленьком зале для приема богатых клиентом ярко горели ароматные светильники. Царские храбрецы и черных накидках стояли неподвижно у стен. В большом золоченом кресле сидела высокая полная женщина в дорогих сирийских тканях, усыпанных хризолитовым бисером. Ее часто мигающие глаза выдавали волнение, которому она и сама удивлялась.

«Неужели этот дряхлый старик с взлохмаченной шевелюрой — Минхотеп? — думала царица Юра. — Как странно, ведь я любила его когда-то. И спасла его от смерти, когда взбешенный Хафра хотел уничтожить безумца. А теперь прошлое вернулось…»

Она вспомнила слова, сказанные Иссахаром перед этим странным визитом к грязному бальзамировщику.

— Нет ничего страшнее Суда Озириса. Он дает право, установленное и охраняемое богами. Каждый может воспользоваться этим правом. Но никто еще не воспользовался им, потому что для каждого из смертных Великий Дом — воплощение мудрости и справедливости. Но Минхотеп не способен увидеть божественное сияние, окружающее непогрешимого Хафру. Он способен обвинить, вызвать смуту. Наши молитвы не остановили его. Пусть же материнская сила Изиды [21] Изида — царица, супруга Озириса. По преданию, положила начало хлебопашеству. поможет тебе обезвредить жало скорпиона.

Минхотеп подошел к креслу и едва удержался от крика. Перед ним была его статуя из белого мрамора. Нежный овал почти живого лица, каждая черточка которого переполнена быстротекущим временем. Неожиданно статуя ожила, и лицо обмякло, расплылось под слоем румян, потускнело. Царица Юра — он узнавал ее и не узнавал.

— Великий Ра решил, что мы должны встретиться сейчас… зачем? — сказал Минхотеп, отступив.

— Ты не знаешь?

Голос… Нет, это не голос Юры. Минхотеп покачал головой, и царице показалось, что скульптор сказал «нет».

— Суд, — сказала она. — Через два дня у гробницы Великого Дома ты выйдешь к судьям и произнесешь: «О Гор, великое солнце!»

— Открыть народу правду, — Минхотеп сжал кулаки, — это единственное, что я могу сделать. Сказать, что лик, который каждодневно лицезреют на фресках, барельефах, статуях — не лик владыки, а только маска. Сказать, что владыка был тираном, что он, а не его подданные виновны в бедствиях народа. Проклятие богов…

— Богов? Ты отрекся от них!

— Нет! Я знаю — боги желают Суда! За твою разбитую жизнь…

— Я царица! Я мать! Мой сын должен стать владыкой Кемта, и ему не придется носить на лице маску. Ни он, ни я ни когда не думали о себе. Твоя правда, Минхотеп, вызовет смуту. Но ведь Суд может обратиться и против тебя. Вторично я не смогу спасти тебя, Минхотеп… Боги говорят, жизнь — это покорность.

— А жестокость, подлость — это тоже от богов?

— Ты похож на Сфинкса, — царица утомленно откинулась в кресле. — Думаешь о долге и забываешь о людях.

— Сфинкс, — Минхотеп неожиданно улыбнулся. — Сфинкс — это правда. Когда-нибудь ветры развеют песок…

— Минхотеп… Забвение Хафры — это и твое забвение. Ведь это ты возвысил его своим искусством. Его лицо — твое создание. Значит, и твое имя исчезнет со скульптур и рельефов.

Юра была уверена, что сыграла на самой чувствительной струнке в душе Минхотепа. Ее намек слишком прозрачен.

— Есть вещи, — сказал Минхотеп, повторив слова Ментаха, — которые прочнее пирамид. Человеческая память…

Царица вздрогнула. Давая понять, что визит закончен, она медленно поднялась и хлопнула в ладоши. Вбежали служанки и закутали царицу в тяжелую накидку.

— Помнишь, Минхотеп, — сказала Юра, — однажды во дворце моего отца я передала тебе амулет?

— Он всегда со мной.

— Пришли его мне, когда поймешь. Я буду знать. Прощай.

Она вышла. Царские храбрецы с топотом двинулись вслед.

Скульптор остался один в пустом зале.

Для Сетеба настали спокойные размеренные дни: он молился Птаху, а в остальное время возился с испорченной каким-то подмастерьем глыбой мрамора. Вечером являлся Пахор и вел с Сетебом беседы о покорности и верности богам Кемта.

— Мне жаль тебя, юноша, — сказал жрец однажды. — Я услышал голос: «Молитвы твои не доходят до великой Девятки, ибо тот, за кого ты молишься, связан паутиной Сета с тем, кто покинул дорогу истины. Пусть бросит он в святотатца гарпун Гора и пусть скажет: я пронзаю того, кто замышляет против Озириса»… Дела, а не молитвы спасут твою душу.

Сетеб склонил голову. Он понял, чего ждет от него жрец. Пахор протянул Сетебу нож.

— Это оружие выковано из бронзы, которая упала со шлема Гора, пронзающего гиппопотама. Нож этот не знал промаха в руке жреца, когда приносились жертвы Птаху. Пусть он будет точен и в твоей руке.

Сетеб взял клинок, укололся и вскрикнул.

— А теперь идем, — сказал Пахор. — Боги ждут.

В последнюю ночь перед Судом Хатор не мог заснуть. В каморке, где он жил теперь один, было сыро и смрадно. Хатор думал об учителе. Со вчерашнего вечера, после визита знатной женщины, скульптор стал почетным гостем в доме Сархаддона. Ему отвели лучшие комнаты, но Хатору в гостеприимстве было отказано, и даже сам учитель будто забыл о его существовании. Хатору казалось, что Минхотеп неспроста избегает встреч с ним, юноша помнил взволнованный шепот: «Если сможешь, беги!» Но бежать — значит оставить учителя в опасности.