Сергей Жемайтис - Искатель. 1965. Выпуск №2

Прошло не менее двух-трех минут. Наконец он с тяжелым вздохом положил снимки на стол и откинулся на спинку кресла.

— Да, это она, Ольга, но до чего изменилась!.. Что с ней?

— А вам не известно? Ваша бывшая жена Ольга Николаевна Величко, как вы ее называете, убита. Убита здесь, в Крайске, двадцать восьмого мая, около десяти часов вечера, то есть как раз в то время, когда вы, Черняев, находились, по вашим словам, вместе с ней на вокзале и усаживали ее в московский поезд.

С того момента, когда прозвучало слово «убита», Черняев, казалось, перестал слушать Миронова. Он как-то неестественно выпрямился, взгляд его утратил всякое выражение. Не успел Миронов произнести до конца последнюю фразу, как Черняев обхватил руками голову:

— Убита… Оля, Оленька… За что?

Миронов встал из-за стола, налил воды в стакан и протянул Черняеву:

— Выпейте и перестаньте дурачиться. Мы не дети. Потрудитесь объяснить, что произошло на самом деле двадцать восьмого мая вечером.

— Я… я… был на вокзале… Про-провожал Ольгу?..

— Гражданин Черняев, басня с проводами лопнула. Вы выдали себя с головой, утверждая, будто находились на вокзале вплоть до отхода поезда и видели своими глазами, что Ольга Николаевна уехала. Как вы могли это видеть, когда она никуда не уезжала? И именно в это время была убита? Ложь, сплошная ложь. Мы настоятельно требуем, чтобы вы рассказали всю правду об убийстве Ольги Николаевны. Деваться вам некуда, вы изобличены.

— Я? Мне? Вы с ума сошли! — сквозь слезы воскликнул Черняев. — Вы что же, меня подозреваете в убийстве?

— Я полагал, — с невозмутимым видом сказал Миронов, — что вы будете себя вести умнее, что перед лицом очевидных фактов, добровольно, чистосердечно расскажете все. Но раз вам угодно избрать иной путь, продолжать бессмысленное запирательство, мы вынуждены изобличать вас дальше.

Миронов нажал кнопку звонка. Дверь в кабинет раскрылась, и на пороге появился заранее проинструктированный лейтенант милиции. Луганов молча кивнул ему, тот вышел и сразу же вернулся, неся чемодан Корнильевой, сданный за несколько дней до этого Черняевым в камеру хранения.

— Ладно, — хрипло произнес Черняев, когда чемодан был раскрыт. — Довольно. Я расскажу все. Только, если можно, дайте воды… Да, вы правы, Ольгу убил я, я сам, вот этими руками, — он вытянул вперед свои крупные кулаки. — Если бы вы знали, как я терзался все эти месяцы, что прошли с того страшного дня… Я жил в беспросветном мраке, постоянном ужасе. Днем и ночью Ольга стояла перед глазами. Живая… Мертвая… — Черняев сжал виски ладонями и глухо застонал.

— Еще воды? — с легкой иронией спросил Луганов.

— Нет, спасибо. Вы думаете, я боялся ответственности, думаете, меня преследовал страх наказания? Нет! Я считал себя вправе судить Ольгу и собственноручно привести приговор в исполнение. Так я и сделал. Но потом, когда все это произошло, когда Ольги не стало, на меня навалился такой ужас, что жить стало невмоготу…

— Почему же в таком случае, — перебил его Луганов, — вы не пришли сюда сами, не признались во всем? Почему лгали и изворачивались до последней минуты? Почему, наконец, преспокойно распродавали вещи вашей бывшей жены, пытались спрятать ее чемодан в камере хранения? Какой уж тут «мрак», какой «ужас»? Да у вас каждый шаг рассчитан. Нет, Капитон Илларионович, не сходятся у вас концы с концами.

— Я понимаю вас. Вам, конечно, трудно мне поверить, слишком глупо я себя вел. Но я считал все это своим личным делом, своим горем, которое нес и хотел нести сам, ни с кем не разделяя. Клянусь, я говорю правду.

— Ну, на правду-то это не очень похоже, — заметил Миронов. — Будто вы не знали, что убийство сурово карается законом. Оставим, однако, пока в стороне ваши рассуждения. Вы до сих пор не объяснили причин, толкнувших вас на убийство собственной жены. Потрудитесь их изложить.

— Боже мой, да это же ясно! Ольга измучила меня, истерзала мою душу. Она предпочла мне другого. Вы представить себе не можете, что такое ревность…

— Значит, вы убили вашу жену из ревности, так вас надо понимать?

— Да, из ревности!

— А поводом к ревности послужило все то же письмо? — в голосе Миронова слышалась неприкрытая ирония.

— Да при чем здесь письмо?.. Хотя, конечно, и письмо сыграло свою роль, оно переполнило чашу.

— Опять не кругло, Черняев. Ведь письмо было адресовано не вашей жене, а соседке. Какую же чашу оно переполнило?

— Но я-то ведь этого не знал, заверяю вас. Я нашел письмо у Ольги, у своей жены, а она подтвердила, что письмо это предназначалось ей. Но разве только в письме дело? Вы бы только знали, как последний год нашей совместной жизни она обращалась со мной, как разговаривала, как глядела на меня… А ведь я любил ее, любил безумно. Не мог я смириться с мыслью, что она уйдет, будет принадлежать другому. Убить, уничтожить — другого выхода я не видел.

Черняев замолк. Он опустил голову, поник.

— Как же вы осуществили ваше решение? — задал вопрос Луганов. — Только прошу рассказать точно. И правду.

— Как осуществил? О, я долго вынашивал разные планы. Путь, сама того не ведая, подсказала Ольга. Когда она сообщила о своем намерении уехать, решение пришло мгновенно. Мы с ней договорились, что во избежание огласки нашего разрыва представим дело так, будто она едет на курорт. Лечиться. — Достать путевку и билет на поезд было моей заботой. Сделал я это без труда. Но, вручив Ольге путевку, билет попридержал, взял же его не на двадцать восьмое — день отъезда, а на двадцать седьмое, никому не сказав об этом ни слова. Дальнейшее было просто. Двадцать восьмого мая мы отправились на вокзал. Все соседи по квартире, знакомые были уверены, что Ольга уехала. На вокзале в момент посадки на поезд обнаружилась «ошибка». Билет был недействителен. Ольге пришлось вернуться со мной домой, в пустую квартиру. Соседки не было, она ушла на работу. У меня оставался последний шанс: я просил Ольгу выбросить из сердца того, другого, умолял ее, угрожал… Все было тщетно. Она и слушать не хотела. Тогда… тогда я ее ударил, сбил с ног и… утюгом… — Черняев всхлипнул и закрыл лицо руками.

— Знал кто-нибудь о совершенном вами преступлении? — спросил Миронов.

— Нет, что вы, кто мог знать!

— Ударили вы левой или правой рукой? — «внезапно задал вопрос Миронов.

— Я? Конечно, правой. Я не левша.

— А есть среди ваших знакомых, друзей левша?

— Нет, как будто нету. Не знаю. Я не задумывался над этим.

— Вернемся к делу. Что вы еще можете добавить к своим показаниям?

— Я сказал все. Судите меня, расстреляйте, один конец. Жизнь кончилась!

Миронов усмехнулся:

— Смотрю я на вас, Черняев, и диву даюсь. Советский человек, офицер, не один год в партии, а как рассуждаете? «Я приговорил», «я привел в исполнение приговор», «мое личное дело», «я», «мне», «мое». Да кто вам дал право так судить, так распоряжаться человеческой жизнью? Теперь вы так же легко решаете за следственные органы, за советский суд, какой мере наказания вас подвергнуть. Странно как-то все это у вас получается. Да и декламациям вашим грош цена. «Все сказал»! Где там все? Вы еще и не начали говорить…