Сергей Жемайтис - Искатель. 1965. Выпуск №2

Я знал, что не вы принесли диадему. Значит, это могла сделать только ваша племянница или горничные. Но если бы это были горничные, то ради чего ваш сын согласился бы принять вину на себя? Тут не могло быть двух толкований. Поскольку вы сами говорили, что Артур любит свою двоюродную сестру, мне стало ясно: он молчит, оберегая ее тайну. Я вспомнил, что вы застали ее у окна и что она упала в обморок при виде диадемы. Теперь все предположения превратились в уверенность.

Но кто же ее сообщник? Разумеется, любовник. Лишь ради него она могла пойти на преступление вопреки привязанности и благодарности, которые должна была чувствовать к вам.

Я знал, что вы редко бываете в обществе и что круг ваших знакомых очень ограничен. Однако в их числе был сэр Джордж Бэрнвелл. Я слышал о нем прежде как о волоките. Любовником Мэри мог быть только он. И только у него могли находиться пропавшие бериллы.

Он должен был считать себя в безопасности, ибо он знал, что ваш сын не скажет о нем ни слова, чтобы не скомпрометировать свою собственную семью.

Ну, а теперь здравый смысл подскажет вам, какие меры я принял. Переодевшись бродягой, я отправился к дому сэра Джорджа. Познакомившись с его лакеем, я узнал, что его хозяин накануне поранил голову, и, наконец, за шесть шиллингов купил старые ботинки сэра Джорджа. С ними я отправился к вам в Стритхэм и убедился, что следы на снегу точно соответствуют ботинкам.

— Знаете, вчера вечером я видел какого-то бродягу на дорожке, — сказал мистер Холдер.

— Прекрасно. Это был я, — усмехнулся Холмс. — Я понял, что теперь сэр Джордж в моих руках. Затем я вернулся домой и переоделся в обычный костюм. Мне нужно было довольно тонко сыграть свою роль, чтобы избежать судебного процесса и огласки. Я знал, что этот хитрый негодяй отдает себе отчет, насколько связаны ваши руки в этом отношении.

Я пошел к нему и говорил с ним. Разумеется, вначале он все отрицал. Но когда я описал ему все подробности, он пытался угрожать мне и схватил висевшую на стене палицу. Мне пришлось принять свои меры. Только приставленный револьвер к виску сделал его благоразумнее. Я объявил ему, что мы согласны выкупить украденные им камни по тысяче фунтов за каждый. Только тут у него появились признаки раскаяния. «Черт возьми! — завопил он. — Я уже продал все три за шестьсот фунтов!»

Пообещав сэру Джорджу, что мы не станем возбуждать против него судебное преследование, я узнал адрес скупщика и после долгого торга приобрел у того камни за три тысячи фунтов.

Затем я отправился к вашему сыну, объяснил ему, что все страхи позади, и только к двум часам ночи добрался до дому после тяжкого трудового дня.

— Вы устранили угрозу огромного публичного скандала и спасли меня, — сказал банкир, поднимаясь с кресла. — Сэр, у меня нет слов, чтобы выразить свои чувства. Но вы убедитесь, что я не окажусь неблагодарным к вам. Ваше искусство превосходит все, что мне доводилось когда-либо слышать… А сейчас я поспешу к моему дорогому мальчику и буду просить у него прощения за несправедливость и жестокость. Что лее касается бедняжки Мэри, то ее поступок глубоко поразил меня. Боюсь, что даже ваше великое умение не поможет разыскать ее.

— Я полагаю, — сказал Холмс, — что могу с уверенностью утверждать: она сейчас там же, где и сэр Джордж Бэрнвелл. Несомненно также и то, что, какова бы ни была ее вина, она скоро получит более чем достаточное возмездие.

Липрандо Великого на красочных афишах всегда именовали профессором. И ни одна аттестационная комиссия не оспорила бы его право на этот титул. Почетные дипломы трех университетов украшали стены лучшего номера гостиницы, в которой он останавливался хотя бы на один день. А вечером этого дня в местном театре, ровно в семь часов, беспощадные контролеры обрубали поток опоздавших тяжелыми топорами дверных створок. Но точность, увы, не была взаимной. Пять, десять, пятнадцать минут зрители ждали начала представления. Шумок превращался в шум, аплодисменты сменялись свистом, а потом все покрывал тяжелый топот сотен пар ног. В этот-то момент профессор Липрандо просовывал сквозь занавес свою огромную кудлатую голову.

«Что случилось?» — спрашивал весь его недоуменный вид.

— Время! — кричал зал.

Липрандо растерянно подносил к глазам часы, потом прижимал их к уху и, успокоенно вздохнув, показывал залу: ровно семь!

Зрители глядели на свои часы. Но и они показывали примерно семь часов и одну минуту. Ожидание, долгое, томительное, выводившее из себя самых стойких, продолжалось чуть меньше шестидесяти секунд. Само оно, ожидание, тоже было номером — первым номером программы.

А затем великий Липрандо небрежным жестом отрывал от занавеса шнур длиной метра в четыре и подкидывал кверху. Коснувшись при падении одним концом пола, шнур так и застывал, продолжая держаться только на этом конце, словно змея, стоящая на собственном хвосте. А Липрандо, деловито потерев руки, лез по шнуру вверх, пробовал дотянуться с верхнего конца его до потолка, безнадежно махал рукой, соскальзывал вниз и единым движением бровей отправлял веревку за кулисы.

Даже те, кто читал про этот знаменитый фокус индийских факиров и знал, что вся сила тут в гипнозе, терялись при виде таких чудес.

О Липрандо ходили легенды, но — увы — его редко узнавали на улице. А вот Егоретти узнавали всюду и везде. Потому что его фокусы заняли прочное место в телепрограммах всех студий страны. Но нет полного счастья! Когда на сцене Егоретти приходилось выступать сразу после Липрандо, ему хлопали разве что из вежливости. Подумаешь, умеет восстановить из кусочков бумаги собственную афишу да вынимать из воздуха столировые бумажки, а из шляпы — живых гусей. Ловкость рук. Каждый сможет, только практики не хватает.

Но, конечно, соперничество двух титанов никогда бы не зашло так далеко, не встань между ними женщина.

Клариче Ларкасси носила большой портфель, маленький носик, туфельки тридцать четвертого размера и улыбку, обращенную ко всему свету, не считая мужчин. Ее артистическая карьера, в соответствии с лучшими традициями кинозвезд, началась с деятельности уборщицы. Не прошло, однако, и полугода, как Клариче стали поручать даже вытирать пыль с трапеций.

Тогда-то на нее и упал орлиный взор Егоретти. Спустя полчаса он уже требовал у импресарио расширения своего номера. «Ему нужна девушка-ассистентка, чтобы подавать шляпы и принимать гусей». А еще через два дня Липрандо Великий выразил готовность ежевечерне четвертовать кого-нибудь. Конечно, на глазах у публики. И ради бога, не надо беспокоиться, он сам подберет себе этого «кого-нибудь».