А. Пушкарь - Искатель. 1965. Выпуск №5

Боцман молчал.

— Только конопатка между досочками темнеет, но так даже красивее.

— Чего, чего?

«Ничего! — ответил я про себя. — Красивее. Видно, что дерево, чисто… Кубрики тоже не сравнить. Одно дело жить в железной коробке. Ночью случайно ногу голую высунешь из-под одеяла, дотронешься до борта — брр! — попробуй после этого согрейся. Другое дело, когда кругом дерево. И такая отделка, как на этом американском катере. Кают-компания, а не кубрик!»

— Нам нужно много кораблей, — глядя на меня в упор, сказал боцман. — Понятно?

Я кивнул:

— А то нет!

— Железные-то корабли клепать быстрее, чем такие строить, понятно? Вот мы и клепаем. И правильно делаем. Нам не занавесочки нужны, а чтобы корабль мореходный был, ходил с приличной скоростью и вооружение имел хорошее.

— Ну, это ты брось, боцман! — сказал Андрей. — Что, здесь вооружение плохое?

Мы все изучали это вооружение: реактивную установку на носу, потом «бофорс» — сорокамиллиметровый полуавтомат, что стоит чуть позади, ближе к рубке, и два крупнокалиберных пулемета «эрликон». Они установлены за рубкой, на специальной площадке «барбете». Глубинные бомбы, конечно… Вооружение хорошее — чего там! Я встретился глазами с Федором, понял: боцман в чем-то все-таки прав. Пожал плечами.

Андрей усмехнулся, сел за стол рядом с Пустошным.

— Никто не спорит, что железные корабли строить быстрее. А если бытовые условия хорошие, разве не приятно?

— Бытовые… Я эти занавесочки-то сниму. По тревоге выскакивать — запутаетесь, — сказал боцман, оглаживая широкой ладонью поверхность стола.

Доска была желтоватая, полированная.

— Ножом не скоблить, понятно?

«А сам доволен, — думал я, глядя на него. — Еще даст нам жизни с приборками. Особенно мне, юнге… Дипломат! В чем-то он все-таки прав!» Дело было тут даже не в споре, какой, кубрик лучше, совсем не в этом. Что-то он, боцман, знал мне неизвестное.

Стрельбы кончились. Я не пошел в радиорубку — решил посмотреть, как будут вылавливать ящик. Это был самый обыкновенный ящик из-под консервов, довольно большой, крепкий. Мы такую тару использовали вместо плавучих мишеней: их у нас не было. И снарядов на отработку стрельб американцы давали нам строго определенное количество, только на день — не разгуляешься. В этот раз на один ящик и не хватило. Решили его выловить.

Катер уже сбавил ход, вода за бортом шуметь перестала. Она только всхлипывала, отлепляясь от обшивки, когда корабль медленно переваливался с борта на борт. Океан был спокоен, дышал глубоко, ровно и почти незаметно — как спящий. Но даже в мертвый штиль, если ход сбавлен, всегда покачивает. Палуба слегка парила — ее недавно окатили из ведра. Было жарко и одновременно свежо.

Боцман стоял у края борта. Я видел, как он надвинул пониже на лоб фуражку и поднял в руке длинный отпорный крюк. Чехол на его фуражке был чисто-белый и роба тоже — стиранная-перестиранная, синел только воротник на спине. Но океан впереди посверкивал на солнце, а стоило чуть сощуриться, фигура боцмана начинала казаться темной, а отпорный крюк — гарпуном. Двигатели работали «самым малым», можно было постараться не слышать их и, совсем сощурясь, представить себе даже, что ветер шумит в парусах, что поскрипывают высокие мачты… на корабле, который идет, например, к Острову сокровищ. Океан ведь такой же, как и в те времена, каким всегда он был, вечно…

Я стоял и щурился. Смаковал те редкие на службе минуты, когда, не занятый ни вахтой, ни авралом, ни построением, остаешься наедине с самим собой и думаешь, о чем хочешь, и представляешь себе что в голову взбредет.

А боцман тогда кто — Джон Сильвер? Чепуха…

Нет, ничего у меня не получалось: океан был все тот же, но я, как ни щурился, смотрел на него своими глазами и — хотел этого или нет — думал о своем.

Собинова тоже знают на всей земле. Но не всякий его слушал, как я. В этом смысле юнге Джиму из «Острова сокровищ» до меня далеко. А легко у него все выходило: сразу стал на корабле самым нужным, сразу подвиги!..

На политбеседах в Школе юнг говорили: «Вольетесь в дружный матросский коллектив». Слово-то какое, «вольетесь»! Как будто само собой получается. Вот если бы служил эти месяцы на корабле, был в деле! А так что? Учились…

— Ящик-то! — крикнул кто-то. — Что такое?

Я перестал щуриться, поискал глазами.

С ящиком творилось непонятное. Он то скрывался под водой, то опять выныривал — как-то судорожно, и вода вокруг него пенилась и вскипала.

— Стоп, товарищ командир! — Боцман повернул голову к мостику. — Стоп!

И командир прислушался: двигатели смолкли.

Ящик приближался.

Я шагнул к борту. Пустошный мельком оглянулся — глаза под козырьком фуражки были бешеные.

Ящик скользнул под самый борт.

Я перегнулся, посмотрел.

В расшатанных досках рылась мордой акула.

— А-а-а!.. — взвыл боцман и ударил отпорным крюком прямо в эту морду.

Только что, секунду назад, в тени от борта хорошо просматривалась светло-зеленая толща воды и в ней отчетливо были видны темное узкое тело и в белых, наполовину разбитых досках — здоровенная крысиная морда акулы. А сейчас вода вскипела, взбаламутилась и — ничего! Даже ящик исчез. Потом он вынырнул метра за три от нас, ближе к корме. Боцман кинулся туда, а я, схватив другой отпорный крюк, — за ним. Акула не уходила! Она все лезла мордой в ящик, будто искала, не остались ли там для нее мясные консервы. Пустошный озверел.

— Цепляй ее! Бей! Цепляй заразу! А-а!..

Нас уже было несколько человек с отпорными крюками. Мы вопили, били в ящик, в воду, в эту нахальную морду, в длинное быстрое тело.

— Стоп! — крикнул боцман. И выдохнул: — Ушла…

Брезгливо стряхнул с крюка клок акульего мяса.

— Раненая, зараза.

Я смотрел на него. Боцман заметил.

— Ну чего?

— Ничего.

— Отпорные крюки на место!

Мы положили их в пазы с внутренней стороны борта.

Взревели двигатели, катер развернулся, пошел полным в гавань. Пустошный снял фуражку, вытер потный лоб и поморгал.

— Ушла…

— А ящик-то? — спохватился я.

— На кой он! Раздолбанный. Ну, давай по местам! Нечего тут.

«Чего? Ничего. Нечего тут» — вот и все. «Поговорили».

Я пошел к Федору.

Идти надо было через боевую рубку. Там у штурвала стоял Андрей. Покосился через плечо.

— Не подцепили?

— Клок… Раненая ушла. Понимаешь, только я хотел…

Андрей кивнул, глядя вперед.

Тоже «поговорили».

Я стал спускаться в радиорубку.

Здесь она без иллюминатора, поэтому в ней все время горит электрический свет, но спускаешься туда, как в колодец, широкий и черный: аппаратура вся вороненая, только коробки для запчастей разных ярких цветов да поблескивают стекла приборов. На дне колодца, перед высокой панелью передатчика стоят небольшие столики с ключом и два креслица.