Василий Викторов - Приключения 1989

Утром дорога подтвердила титовские опасения: километрах в пяти от места нашего ночлега пришлось объезжать солидную воронку. По правую сторону от полотна валялся искореженный мотор грузовика, по левую — рама с обугленным кузовом.

Титов тактично промолчал. Ночью мы ничего не слышали, да и взрыв ракеты, наводящейся на тепловое излучение мотора, вряд ли был громким.

Для того, кто впервые ехал этой дорогой, она осталась бы в памяти просто черной полоской асфальта, нагретого палящими лучами солнца до температуры утренней сковородки и приятно контрастирующего своим цветом с окружающей яично-желтой пустыней. Простенькая ассоциация для заскучавшего туриста перед тем как достичь цели путешествия — прекрасного до волшебства города на берегу бирюзового залива, где можно до бесконечности отдаваться ассоциациям, сидя в бассейне, наполненном целебной водой, или валяясь на золотом песочке пляжа.

Всё это было. И всего этого уже не было.

Пустыня покрылась шрамами фронтальных и рокадных дорог, по которым изредка пылил «уазик» или грузовик, но которые могли в любую минуту предоставить свою утрамбованную и затвердевшую, как камень, глину десяткам разнообразных машин. Изредка виднелись курганы ракетных позиций, увенчанные не знающими усталости радарами. Всё остальное — и люди, и техника — ушло под землю, растворилось в море песка.

А город на берегу залива лежал мертвым. Сразу за его окраиной песчаные пляжи уродовали стрелковые ячейки и пулеметные гнезда, а бирюзовые воды несли в себе огромные рогатые шары, терпеливо подстерегавшие добычу.

Не думаю, что есть более леденящее душу зрелище, чем улицы покинутого жителями города. Он не был сильно разрушен или, боже упаси, сметен с лица земли. Те повреждения, следы которых несли на себе его здания, можно было принять и за последствия средней силы землетрясения: в них не было ярко выраженной специфики войны — больших пожаров и снарядных и пулевых оспин. Жителей выгнал отсюда страх, и они покинули свои дома, не желая даже думать о возможности продолжать жизнь под пятой оккупантов.

Сменив гражданскую одежду, город стал фронтом, передовой со всеми вытекающими отсюда последствиями.

У Титова была здесь своя задача, в детали которой он меня посвящать не собирался. Он искал что-то на карте, потом Ахмед медленно вёл машину по городским улицам. Иногда мы останавливались, и Титов обходил то или иное здание сначала кругом, потом заглядывал внутрь.

Я ни о чем не расспрашивал Титова. Мне было вполне достаточно того, что, как в немом фильме, проходило у меня перед глазами. Ахмеду то и дело приходилось объезжать груды обломков, бывших когда-то человеческими пожитками, и тогда он ехал по тротуару, почти прижимая машину к стенам домов. Железные шторы, закрывавшие витрины на первых этажах, были сорваны или причудливым образом покорежены взрывной волной, и, заглянув внутрь, можно было догадаться, чем здесь торговали.

Когда я выходил одновременно с Титовым, чтобы размять ноги, под подошвами сапог противно скрипело стекло. Толстое витринное смешалось с оконным, покрылось слоем песка, пыли и мусора из покинутых квартир. Откуда-то появлялись уже успевшие одичать собаки и с опаской подходили, нервно втягивая в ноздри полузабытые запахи человеческого тепла и пищи. Они останавливались в нескольких шагах и застывали, словно предаваясь воспоминаниям. Те, которые родились и выросли без человеческой ласки, лишь скалили желтые клыки из темнеющих дыр подъездов с сорванными дверьми. Город теперь принадлежал им, и они не хотели его уступать.

Всё это: и дома с пустыми глазницами окон, и брошенные впопыхах человеческие пожитки, и собаки, хозяйничающие в городе, — походило на кошмарный сон или на декорации к какой-то жестокой пьесе. Да это и были декорации той пьесы, что вот уже тысячелетия не сходит со сцены и не меняет своего страшного названия — «война».

Мы проехали город из конца в конец, не обменявшись ни единым словом, и покатили дальше на север вдоль линии прекращения огня, на которой вот уже много месяцев не прекращался этот самый огонь.

На следующей нашей остановке Титов приказал Ахмеду поставить машину в стороне от дороги. И мне:

— Тебе со мной ходить не обязательно, они проводят, — Титов показал глазами на вышедших из штабного блиндажа офицеров.

Несмотря на титовское суровое немногословие, я прекрасно понял, что он просто бережет меня от опасности, и взорвался:

— А в последний путь тебя кто проводит? Тоже они? — Впервые я обратился к Титову на «ты», и он слегка растерялся. — Нечего играть в благородных девиц.

— Ну ладно, что ты, пошли, — успокоил он меня, как ребенка, который хотел пойти с папой на футбольный матч.

— Идите след в след. Здесь минное поле, — предупредил один из офицеров и пошел впереди, слегка пригибаясь.

Вообще-то последние дни на той стороне вели себя сравнительно тихо. Такая тишина случается летом, в ясный солнечный день, когда вдруг ни с того ни с сего замолкают птицы и листья осин и берез прекращают свой шепот. Человек всё ещё радуется прекрасной погоде, а природа уже примолкла в преддверии грозы, хотя тучи даже не успели высунуть краешек черного лоскута из-за горизонта. Обманчивая тишина.

На нас, правда, не распространялся зыбкий закон этой напрягшейся тишины, и Титов вёл себя так, как и положено на передовой, не забывая при этом жестом показать мне, что нужно делать — ползти, перебегать или ложиться. Мы и так представляли собой отличную мишень, а стоило остановиться на несколько мгновений, и любой средней руки снайпер, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом, мог выбирать, в какой глаз влепить пулю — в правый или левый.

Титов занимался тем, что на уставном языке называется рекогносцировкой на местности, а в книжках про войну — разведкой. Только в книжках разведчики обычно добывали «языка», а Титов то, что добывал, помечал на своей карте.

Так мы проехали вдоль линии прекращения огня километров шестьдесят, и наши упражнения в топографии, видимо, успели надоесть на той стороне, потому что когда мы остановились в шестой или седьмой раз, и что мне очень понравилось, в какой-то безымянной деревушке, глинобитные строения которой могли служить прикрытием, а невысокий минарет наблюдательным пунктом, из блиндажа вслед за офицерами вышли солдаты с ручными пулеметами, а справа и слева от нас расчехляли безоткатные орудия.

— Они готовятся выкатить танки на прямую наводку, — сказал один из офицеров, видимо, тот, который должен был нас сопровождать.

— Успеем, — ответил Титов.

— Мы откроем огонь, как только они их выкатят, — сказал старший.

Проскочив на рысях деревушку, мы так неожиданно для себя оказались на открытом пространстве, что без всяких жестов одновременно шлепнулись в теплый песок и замерли, вглядываясь в неширокую полоску ничейной земли, естественные возвышения которой были искусно подсыпаны с той стороны и превращены в огневые точки и укрытия для танков. Об их присутствии можно было догадаться по легким сизым облачкам выхлопных газов, поднимавшихся вверх над линией укреплений.