Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4

Мы, люди, сильны тем, что нас много. В жизни и смерти каждого из нас источник бессмертия человечества. И то, что мы считаем самым прекрасным и высоким, дано нам потому, что мы смертны. Вот в чем все дело.

А бурый студень — это отброшенный природой вариант, издержки эксперимента.

…Король Марк летит в погоню за прекрасной Изольдой. Зеленые белогривые волны вздымают норманнскую ладью. А чайки почти задевают крылом напруженный парус:

Это изначально в человеке. Вот почему он никогда не завидовал бессмертным богам.

Он вошел в диспетчерскую, огромный, в собачьих унтах, собачьей шубе мехом внутрь и с маленьким чемоданчиком в руке. — Ну как?

Доктор задал вопрос, ни к кому не обращаясь, хотя в жарко натопленной комнате было трое: диспетчер, кассирша и великорослый мужчина в форменном кителе с ярко начищенными пуговицами — начальник аэропорта.

— Все так же…. - меланхолично ответил начальник аэропорта.

— Я получил четвертую радиограмму. Четвертую!

— Синоптики снова дают минус пятьдесят пять. И в Верном туман.

— Я должен там быть сегодня.

Начальник аэропорта подошел к барьеру, который отделял служебное помещение от закутка для посетителей. Теперь начальник и врач стояли друг против друга. Они были одного роста и возраста.

— Вы, доктор, возьмите сейчас топор и ударьте по замерзшей дровине. Расколется топор. Понимаете?

— Я не занимаюсь физическими опытами. Я лечу людей.

— Этот опыт был бы полезен, — начальник аэропорта произнес это голосом профессионально терпеливым, профессионально вежливым, и одновременно слышались в его тоне нотки раздраженного администратора.

— Я получил четвертую радиограмму, — настойчиво проговорил врач.

— Доктор, поймите, я не могу отвечать за сталь винта. Хотя комиссия по расследованию катастрофы, наверное, займется и этим.

— Прочитайте четвертую радиограмму.

Начальник аэропорта взял бумажку. Он прочитал ее раз, потом еще, посмотрел на доктора.

— Я не могу поручиться за сталь. Ни вы, ни я не можем поручиться за сталь. Вы меня понимаете? И есть, понимаете, инструкция. Я… да и не только я… Кто может выпустить вертолет в такую стужу? Сам я не пилот.

— Понимаю — инструкция прежде всего.

Начальник аэропорта поморщился, замотал головой, словно врач неосторожно ткнул в обнаженный нерв его зуба.

— Доктор, давайте я вас на руках, пешком туда донесу! Понимаете?

— Вы тоже поймите, товарищ начальник… Рискните!

— Это не риск. Это другое. Это все равно как бросить горящую паклю в цистерну с бензином и надеяться, что взрыва не будет.

— Тот, кто умрет в четверг, тому не придется умирать в пятницу… Так написано в одном знаменитом романе. Может, читали?

Начальник аэропорта развел руками и, посмотрев на доктора, сказал:

— Даже если летчик согласится, я вас не выпущу.

— Речь идет о жизни ребенка… В поселке только большие МАЗы. Лед на реке не выдержит и порожнюю машину.

— Берите меня в попутчики.

— Знаю, вы не шутите. Я слышал, как вы в прошлом году, когда случилась авария и тоже была плохая погода…

— При чем здесь… — перебил начальник аэропорта. — Я слышал, приехал Ефим. Он на «газике». Сто туда, сто обратно… Попробуйте уговорить. — Начальник аэропорта потупился и пожал очень широкими плечами, для которых форменный мундир казался узким.

Громадный в своих меховых одеждах доктор топтался перед служебной перегородкой.

— Полчаса. Полчаса всего. Или почти полсуток, — проговорил он внятно и вслух прочитал текст рекламного плаката, висевшего на стене: — «Экономьте время — летайте самолетами!» Где Ефим?

— В комнате для приезжающих.

— «Газик» на ходу. С вас бутылку спирта, — сказал Ефим после долгого монолога доктора.

Ефим был мелок и щупл. Он выглядел таким даже на узкой гостиничной койке, на которой лежал, пока доктор говорил. Но думал шофер о чем-то своем, потому что перебил врача неожиданно, когда тот достал из кармана радиограмму. Потом Ефим поднялся, влез в промасленный ватник, кинул на голову ушанку военного образца.

— Значит, договорились?

— За что? — спросил доктор. — Спирт за что?

— Как вас зовут?

— Владимир Петрович.

— За интерес, Владимир Петрович.

— Не выйдет.

— Не скупитесь. Вы больше на вату выльете, — сказал Ефим и снял шапку.

— Нет.

Ефим усмехнулся, и было видно, что это его условие непременно. Шофер сел на стул, достал мятую пачку «Беломора» и принялся рыться в ней, отыскивая целую папиросу.

— Здесь до вас доктор был, — проговорил Ефим, все еще роясь в мятой пачке. — Старичок. Помер. Хороший был старичок. Добрый.

В руках у доктора все еще была бумажка — официальный почтовый бланк — радиограмма. Владимир Петрович повертел бланк в пальцах, хотел зачитать текст, но раздумал, убрал в карман.

— Ладно, черт с вами…

— Эт-та… Хорошо.

— Давайте ваш «газик». У меня нет возможности торговаться.

— Я не торгуюсь, — улыбнулся Ефим.

Лицо у него было лоснящееся на щеках и подбородке, а вокруг глаз словно налеплена маска из морщин, как у старых местных жителей, сызмальства привыкших подолгу смотреть на искрящийся снег. Доктору показалось, что и улыбка у Ефима местножительская: добродушная и непреклонная.

Они вышли сквозь облако плотного морозного пара, вломившегося в открытую дверь.

Крупное, плывшее вдоль горизонта солнце словно озябло и, не особенно утруждаясь, ждало лишь своего часа, чтоб убраться за дальний колючий лес.

У доктора, распарившегося в комнате, перехватило от холода дыхание. Он закашлялся и пошел медленнее, чтоб отдышаться.

С белого застывшего неба бесперечь сыпалась сверкающая пыль. Она оседала на землю, лепилась к стенам домов, забивалась под карнизы. И все кругом выглядело сизым от этой морозной пыли.

Доктор достал из наружного кармана светофильтры и надел их. Он шел, не оборачиваясь, но явственно слышал, как повизгивают, перебивая мерный скрип его унт, валенки шофера, семенившего на полшага сзади.

— По вербовке здесь? — Доктор пытался на ходу протереть мгновенно запотевшие стекла очков, и вопрос его прозвучал очень официально, даже резковато.

Ефим чуть помедлил с ответом:

— И по вербовке…

Не дожидаясь приглашения, доктор открыл дверцу «газика»!

— К больнице.

— Очень душевный человек был старый доктор.

Мотор заработал сразу, словно ждал, когда Ефим дотронется до кнопки стартера.