Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4

Он пополз.

— Стой!

Доктор остановился.

— Поворачивай!

Он вернулся на четвереньках к промоине, из которой виден был лишь верх «газика». Увидел Ефима. Тот стоял на подножке и что-то держал в руке.

— Держи.

Владимир Петрович протянул правую руку и взял бутылку. Под левой, на которую он опирался, треснул лед. Доктор коротко взвизгнул. Попятился. Он видел, как Ефим взобрался на крышу и прыгнул оттуда, словно нырнул на кромку. Упал. Охнул. Послышался треск льда. Владимир Петрович боком, по-крабьи, отполз подальше от полыньи. За ним полз Ефим, поджав правую руку.

— Хватит, — приказал шофер.

Ефим стал на колени. Топнул ногой по льду. Из валенка фыркнула вода. Осыпалась льдинками.

Они поднялись. Им была видна промоина, в которую угодила машина, и призрачный свет фар под водой.

Ефим длинно и замысловато выругался.

— Костер надо развести.

— Чем? — зло спросил Ефим.

— Сколько осталось до поселка?

— Пятнадцать…

— Конец… — проговорил доктор, еще не осознав толком сказанное. Но раз произнесенное, это слово, будто эхо, заметалось в сознании. И тогда он почувствовал, как холод сначала иглами, кое-где, а потом все плотнее и плотнее сковывает его. Холод и жуть. Под их натиском сжалось в комок сердце.

— Не дойдем… и километра… — Зубы доктора стучали. Он ощущал, как белье на нем становится льдом. — Конец…

Ефим резко, левой, ударил доктора в подбородок.

Доктор сел на лед.

— Глупо… — проговорил Владимир Петрович, коченея. — Глупо…

И неожиданно для себя произнес длинную фразу. Она вертелась у него в мозгу, может быть, даже раньше, чем он в первый раз выговорил: «Конец».

— Один сказал… Если умрешь… в четверг, то… не придется умирать в пятницу.

— Дай…

Ефим вынул из руки доктора бутылку со спиртом, выдернул пробку зубами и отпил. Протянул доктору.

— Пей!

Усмехнувшись, доктор отпил большой глоток спирта, который показался ему просто очень пресной водой. Ефим отобрал бутылку, посмотрел на нее, швырнул в сторону.

— Я постараюсь умереть в субботу. А лучше — в понедельник… Вставай!

Владимир Петрович качнулся. Заскрипел. Подумал, что скрипят зубы, но понял — одежда. Замерзла: шевельнешься — скрипит. Доктор честно пытался подняться, но не смог: он вмерз в свои меха. Ефим зашел сбоку. Ткнул в плечо. Доктор упал на бок. Затем самостоятельно, скрежеща и повизгивая оледеневшей шубой и унтами, стал на четвереньки, поднялся.

— Посмотри, — Ефим с противным ледовым скрипом протянул доктору правую руку. — Не слушается.

Ощупав запястье, Владимир Петрович сказал:

— Перелом. Закрытый. Обеих костей.

— Нехорошо.

— Нехорошо, — согласился Владимир Петрович и подумал: наверное, руку выше запястья придется ампутировать. Она отмерзнет. Первое, что отмерзнет у Ефима, — это сломанная правая рука.

— Иди за мной. Не отставай.

Подняв чемоданчик, доктор пошел за Ефимом. Шаги у Ефима были короткие, и доктору приходилось семенить. Он ставил свои унты след в след. Так казалось легче и даже спокойнее идти. Он как бы говорил себе, что вот я делаю по настоянию спутника явную глупость. Через километр стиснутое льдом тело откажется служить. Такое сильное переохлаждение… Остановится сердце. Просто возьмет и остановится. Пятнадцать километров! Двадцать минут… Нет, тридцать минут — километр. Семь с половиной часов ходьбы. Минус пятьдесят пять… И мокрые. До нитки. До костей. Просто остановится сердце. «А лучше в понедельник». Какой сегодня день?

Неважно, какой сегодня день.

Доктор ощутил — чемоданчик очень легок. Не требовалось усилий, чтобы его нести. Лед крепко-накрепко приковал чемоданчик к руке, к промерзшей перчатке. И на все тело надета ледяная перчатка.

Он продолжал идти след в след за Ефимом, машинально, пока на смену тупому равнодушию не пришло некоторое удивление: лицо уже давно потеряло чувствительность, а тело продолжало ощущать противное влажное прикосновение мокрой одежды, словно оно обладало постоянной температурой и не становилось ни теплее, ни холоднее.

«Мы в ледяных скафандрах… — И эта мысль неожиданно показалась столь необыкновенной, что доктор на некоторое время забыл о холоде. — Мороз сам создал себе преграду. Он не может проникнуть сквозь ледяную корку. Но это отсрочка. Только отсрочка. А сколько мы прошли? Сколько времени мы идем?..»

Владимир Петрович хотел оглянуться. Но сил не хватило. Закружилась голова. Он побоялся упасть и не подняться. Хотел взглянуть на часы, но это тоже оказалось невозможным.

«Какое это имеет значение? — подумал он. — Все равно через полчаса, через час холод доконает сердце. Я стану звенящим, как сталь…»

Он так и замер с поднятой для шага ногой. Ступать было некуда. На пути лежали валенки Ефима. Доктор посмотрел вперед и увидел, что шофер упал ничком. Владимир Петрович пнул ногой валенок Ефима. Шофер не пошевелился.

«Ну вот, — вздохнул доктор. — Для него отсрочка кончилась. Ефим, Ефим, ты думал, что справишься с морозом… Все равно оставлять тебя нельзя. Я знаю, ты еще жив. Надо тащить. Как же я оставлю тебя? Надо тащить…»

Обойдя лежащего, доктор с треском и скрежетом пригнулся, потом стал колотить рукой по коленке, чтобы разбить лед на варежке, и, наконец, заставил онемевшие пальцы согнуться, кое-как зацепился за шиворот промасленного и плохо промерзшего ватника, сделал шаг вперед и потянул за собой Ефима.

Теперь мысли доктора потекли по другому руслу.

В том, что Ефим выбился из сил, виноват не только мороз, но и болевой шок от перелома. Он стал думать, что надо бы сделать Ефиму укол камфары и строфантина. Хорошо растереть его шерстяной тканью, а лучше вязаным платком. Но он понимал, что ничего этого он не сможет сделать, ровным счетом ничего, ни черта. Доктору было очень обидно и больно. От сознания своего бессилия делалось тошно, совсем плохо и силы таяли быстро. Он задыхался, дышал часто. «Одними верхушками легких, — так подумал он. — Только бы не упасть… Еще шаг, еще один… Плохо. Плохо».

Он зажмурился. Яркое пятно света легло у самых ног. Доктор решил, что это и есть «все», но упрямо шагнул вперед и уперся в нечто темное, которое не пустило его дальше, в какую-то стену.

Потом его окружили люди. Подняли Ефима. И его самого понесли, сунули в темный кузов, где мороз все-таки был слабее и дышать было легче. Заставили пить очень пресную воду. Еще и еще. Дышать стало свободнее. Сквозь шапку, превратившуюся в ледяной гермошлем, доктор начал слышать звуки. С него хотели снять варежки, но, скрепя леденелой одеждой, Владимир Петрович упирался и твердил: