Виктор Смирнов - Искатель. 1967. Выпуск №4

Но, если разговоры «а бывало…» и «помню, как…» напоминали ему все-таки что-то: блеск реки, соседских голубей, Дворец культуры, куда мама водила его три раза в неделю и он там пел, читал стихи:

то мечты о будущем: «вот добьем гада…» или «вернусь я домой…», которым так охотно предавались раненые, совсем не представлялись Федору. Он не представлял себя в том мире, где люди старше его чувствовали себя уверенно и свободно. Поэтому возвращение в часть, в землянку разведчиков, к Королеву, Глыбе, к «тройному» Ивану становилось конечной целью, без которой жизнь теряла свои реальные очертания.

Федор шагнул в коридор. Он знал: там, в дальнем конце, у окна на круглом столе, покрытом простыней с черным госпитальным клеймом, стоял аквариум. Даже не аквариум. Просто большая стеклянная банка. И в ней плавали золотые рыбки, водоросли.

Его сосед по палате кормил рыбок и ухаживал за ними. Рыбки Федора не интересовали, но он знал, что до конца коридора добирались лишь окрепшие раненые, которые явно шли на поправку.

Банка на столе была косо освещена солнцем. Федор двинулся к ней. Шагов десять дались ему легко, но потом он покачнулся и, подавшись в сторону, привалился к стене. Глаза он не закрыл: боялся, что потеряет равновесие. Слабость усилилась, внутри что-то противно дергалось, к горлу подступил ком. Тогда он решился идти во что бы то ни стало и пошел. Ноги словно не находили опоры, костыли не слушались. Он взмахивал ими, словно крыльями, скачками продвигался вперед, оказывался то у одной стены, то у другой. Но Федор не сводил глаз с яркого, солнечного пятна в конце коридора, и оно приближалось с каждым мгновением.

Федор рухнул на лавку в полуобмороке. Взвыла болью рана на бедре, голова раскалывалась. Однако когда Федор уже смог оценивать себя, он ощутил на своих губах улыбку. Тогда он сел поудобнее, облокотился на стол, увидел аквариум, пронизанный косыми лучами солнца. Блики, отраженные от стенок, от поверхности воды, слепили. И было приятно сощуриться. Потом он чуть отодвинулся, захотелось посмотреть рыбок. Но резкое по забывчивости движение разбудило боль, и он, ожидая, пока она уляжется и затаится, смежил веки. Но и сквозь прикрытые веки он ощущал игру солнечных бликов: они были то ярко-розовые, то красные. Вдруг память досказала остальное: реку, залитую солнцем, запах сохнущего песка, знойный жар. Голос отца: «Не струсишь?» И его, Федорово, звонкое: «Нет!»

Они в тот день переплыли Урал. Это произошло перед отъездом, в очень редкий выходной, самый праздничный из всех выходных, потому что с ним был отец…

Вот и теперь Федор почувствовал: все обойдется! Две недели назад он получил от отца оказией записку. Несколько строк: «Узнал все о маме и о тебе. Жаль, что нам с тобой нет возможности увидеться. Писать обо всем тоже нельзя — сам понимаешь: военная тайна. Очень обрадовался, услышав о тебе такие отзывы. Сожалею, что ты не кавалерист. Передал бы я тебе свою золотую саблю. Поздравляю тебя со вступлением в комсомол. Мне сказали: стал ты комсомольцем в тылу врага, в партизанском отряде. Пришлось и тебе попартизанить, как и мне в свое время. Будь настоящим солдатом. Обнимаю. Отец».

Но последние два слова были жирно зачеркнуты. И написаны другие. «Целую. Папа». Это Федор расценил как маленькое отступление от принятого в записке обычного тона отца. «Как же ему тяжело», — подумал тогда Федор.

Воспоминание об отце было приятным и радостным. Даже боль прошла. Федор открыл глаза.

Воду в банке по-прежнему пронизывало низкое косое солнце, но блики уже не слепили. Они мягко играли на устланном песком дне. Водоросли перестали выглядеть просто черными тенями. Они были зелеными и свежими, такими зелеными и свежими, какими только могут быть водоросли в чистой, прозрачной воде, пронизанной солнцем. Рыбки тоже просвечивали насквозь. Они вроде только что начали плавать и до этой поры оставались как бы неподвижными. Слегка качнув плавниками, они двинулись друг за дружкой, казалось, строго соблюдая дистанцию. Церемония продолжалась, пока рыбки не сделали вдоль стенок круга два. Затем одна опустилась ко дну, взбила там клубочки песка и, распластав плавники, вознеслась к водорослям.

Кольцо распалось.

Теперь рыбки плавали в беспорядке, старательно пересекая курс одна другой, но на разных уровнях.

В сознании Федора мелькнуло сожаление, что он ничего не знает о рыбках. Он почувствовал словно потерю, оттого что не знал о них раньше, — много-много раньше, чем сегодня. Он понимал: ничего не изменилось бы, но ему было бы, наверное, легче. Может быть, и намного легче — его связывало с жизнью на одну ниточку больше, как такие вот ниточки связывали с жизнью Кузьму Королева — его любовь к пчелам или как Семена Петровича, соседа по госпитальной койке — его любовь к золотым рыбкам.

«Почему я не подумал об этом раньше? — спросил себя Федор. — Потому что я видел только потолки, потолки… Дверные проемы — точно предел… Почти год непрерывной боли, отчаянных ночей, надежд, перемежеванных кошмарами. И вот я добрался до стола у окна в конце коридора…»

Федор вздрогнул.

Одна рыбешка подплыла к стенке банки как раз против его лица. Забавная, смешная рыбешка. Она смотрела на Федора черными выпученными глазами, ротастая, как девчонка-подросток. Она старательно, плавно разевала рот, яркий, точно подкрашенный, будто выговаривала: «Чего тебе на-доб-но?..»

Не в силах сдержать улыбки, Федор так же старательно и плавно пошевелил губами и немо проговорил: «Ничего…»

Ведь чудо уже свершилось. Его снова и еще больше заинтересовал мир, в который он словно вернулся.

— Отвечает? — услышал он негромкий вопрос и по голосу узнал соседа — Семена Петровича.

— Отвечает, — тоже заговорщическим тоном сказал Федор.

— Чего?

— Не печалься, ступай себе с богом, починят тебя так, что не хуже прежнего будешь.

— Главный хирург фронта приехал. Слышишь? Топай в палату.

Семен Петрович проводил его до койки, Федор едва успел отдышаться, как в палату вошел огромный, в больших очках, с рукавами халата, закатанными выше локтя, главный хирург фронта. Позади него, как хвост кометы, двигались начальники отделений, ординаторы и еще какие-то люди, халаты на которых висели, словно форма на новобранцах. Главный хирург сверкнул очками и буркнул:

— Здравствуйте, товарищи…

В ответ прозвучало довольно нестройное:

— Здравия желаем!

Не привыкли солдаты приветствовать начальство лежа.

— Где он? — не оборачиваясь к сопровождавшим, спросил главный хирург.

— У окна слева.

Главный хирург подошел к Федору.

— Здравствуй, солдат.