Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5

Сколько времени устраняется незначительное повреждение в моторе или ходовой части танка? День. Не больше. Подбитая же машина не могла тронуться с места уже третьи сутки. Танкисты и солдаты охраны жгли костер, что-то готовили. Значит, они ожидали помощи. Какой? Если машину должны зацепить тягачом и тащить на рембазу — незачем здесь бездельничать всему экипажу.

Видимо, танкисты поджидали доставки какой-то важной детали, установив которую можно было сразу ввести в строй подбитую машину. А коли так, то не сегодня-завтра к полосе должна подойти ремонтная летучка. Крытый грузовик. Это сулило нам очень многое. Кое-какое оружие у нас было. Мы могли рискнуть — захватить крытую машину и сделать рывок, в несколько часов преодолеть десятки километров, на что понадобились бы дни пеших переходов.

Самусев до войны занимался в осоавиахимовском автокружке. Нечипоренко — летчик. Оба могли вести машину. Правда, за один рейс перебросить команду почти в шестьдесят человек нельзя даже в самом вместительном автофургоне. Но за два? Чем больше мы множили километры на часы, а часы снова на километры, тем заманчивей становилась идея. Один из бойцов, с моих слов выучивший назубок ориентиры маршрута, был отправлен к группе Нечипоренко. А сам лейтенант, набросив пряжку ремня на торчавший в стене ржавый гвоздь, стал тщательно направлять бритву.

— Ты что это, Жора? Другого времени не нашел? — с некоторым неудовольствием спросил Самусев.

— Был у нас в эскадрилье один летчик. Пожилой уже, в Испании побывал, на Халхин-Голе. Так вот, он чем труднее день ожидался, тем старательней красоту наводил. Говорил, что помогает собраться. А мне сегодня обязательно надо быть «в форме».

— Что уж так-то?

— Не понимаешь? Эти два дня я, как заяц травленый, от каждого шороха в кусты кидался. Сегодня сам шебаршить начну.

Он брился долго, тщательно, окуная лезвие в котелок с ледяной родниковой водой, потом умылся. И мы с Машей не узнали своего белобрысого «полицая».

Широкоплечий, крепко сбитый, с розово-лоснящимися крутыми скулами и вольным разлетом темных бровей, он стоял посреди сарая, медленно закатывая рукава гимнастерки. Бережно обтерев, повесил на грудь протянутый Самусевым автомат, сунул за голенища по две запасные обоймы, разгладил ладонями, натянул пилотку. Вытянулся перед Самусевым.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите выполнять?

— Разрешаю. — Самусев приложил руку к козырьку своей смятой фуражки. — Счастливого пути!

Нечипоренко, Заря, Вася — молоденький боец, ходивший в разведку с покойным Пельменных, и жилистый, тощий Сережа Иванов молча вышли из сарая. Им предстояло подобраться к вражескому танку, разведать подступы, установить наблюдение. Брать машину решили под утро — раньше мы едва ли успели бы объединиться с группой Нечипоренко.

Остаток дня прошел в сборах. По возможности приводили в порядок одежду, изрядно пострадавшую в беспрерывных проходах по кустарнику. На куске ноздреватого песчаника точили ножи, брились, перестирывали в ручье портянки. Я и Маша, накрывшись шинелями, тихонько посапывали в углу.

Чем ниже катилось багрово-красное солнце, тем чаще поглядывал на часы Самусев. В записке, переданной со связным бойцам Нечипоренко, встреча была назначена на лесополосе на двадцать три тридцать. Тут же, в углу, образованном двумя полосами, должен был подойти и связной разведчиков. Оттуда до танка оставалось километра четыре.

Сарай покинули с первыми звездами. Когда прошли примерно половину пути, от дороги вдруг послышалась стрельба, взлетели осветительные ракеты. Группа залегла, выдвинула охранение. Автоматы вперехлест с пулеметом трещали, наверное, минут десять, ракеты взлетали одна за другой. Потом так же неожиданно стрельба стихла, но ракеты с нерегулярными интервалами продолжали чертить ночное небо.

Осторожно, по одному, вышли в предварительно проверенную дозором полосу. Поджидавший нас Володя Заря доложил обстановку. Подбитый танк охраняют пятеро. Танкисты машину покидают только по одному, выходят оправиться и сразу назад, башня развернута в сторону леса. Часовые ходят по кругу, не удаляясь от машины, сменяются каждые два часа. Один из танкистов, видно командир, с автоматом и при парабеллуме, несколько раз ходил к дороге, подолгу стоял там, что-то высматривая. До дороги метров сто двадцать — сто пятьдесят.

— А что за стрельба? — с тревогой спросил Самусев.

— Началось по-глупому, а кончилось скверно, — со вздохом отвечал Заря. — До темноты все спокойно было. Мы уже уходить собрались, Серега и встань во весь рост. А тут ракета. Они их, видать, со страху не жалеют. Ему бы стоять, дурному, в кустах, не заметили бы. Только он, видать, растерялся, плюх наземь! Треск пошел, они и всполошились. Из танка — пулемет. Сначала правее нас бил, потом стал башню разворачивать ближе, ближе. Хорошо, лейтенант не растерялся. А то бы всем конец, над самой землей стриг кусты, гад.

— Ну?

— Когда уж совсем рядом стали очереди ложиться, Нечипоренко сук здоровенный схватил и в сторону — швырк! Туда, к дороге. И так же подгадал — перед концом очереди. Те смолкли, а сук вот он, по кустам. Часовой услышал, туда трассой полил, мы и уползли трое.

— Трое?

— До Сереги, до Иванова-то, они башню довернули. Две пули в голову, наповал.

— Лейтенант где?

— Метрах в трехстах от танка они расположились. Записку вам прислал.

Накрывшись с головой плащ-палаткой, Самусев чиркнул зажигалкой. Торопливо пробежал корявые, в темноте нацарапанные строки:

«Фрицы встревожены. Часового в танк запускают по паролю. В лоб брать нельзя. До рассвета надо что-то придумать. Продолжаю наблюдение. Решение сообщи».

С рассветом внимание часовых обычно притупляется. Нервное напряжение тревожной ночи, когда каждый шорох, каждая тень обретали грозный, пугающий смысл, требует разрядки. Наступает реакция. Утренняя прохлада заставляет ежиться, вызывает желание поглубже спрятать голову в поднятый воротник, согреться, вздремнуть. А если еще перед этим тебя ругательски изругали за напрасно поднятую тревогу, проявлять повышенную бдительность становится как-то совсем неохота.

На заре по дороге пропылила первая машина, притормозила на крутом повороте, остановилась. Опять завыл мотор. И тут же на опушке появились двое — высокий солдат и обер-лейтенант в зеленоватой форме абвера. Часовой у танка насторожился. Но пьяным не до него. Они уселись на траву, достали фляжки, хлеб, сало и принялись пить и закусывать. То один, то другой прикладывается к фляжке и сосет подолгу, со вкусом. Наконец отрывается, ошалело крутит головой, торопливо закусывает.

Часовой жадно сглатывает слюну. Свой запас рома они с напарником прикончили в первый же день, а танкисты, проклятые свиньи, даже и не подумали поделиться с пехотой. Обер-лейтенант замечает-таки часового, манит пальцем. Пожалуй, надо поспешить, пока этот долговязый не опустошил еще всю флягу, да и начальство не передумало. Тот, кто манит пальцем, чином старше всех здешних. Но часовой есть часовой. Длинный обер-лейтенант, очевидно, понимает это.