Николай Шагурин - Тайна декабриста. Сборник повестей

В папке не прибавилось и не убавилось ни одного документа. Ее содержание оставалось таким же, каким было известно с самого начала расследования. Наставник на допросах показывал, что не имеет представления о том, как именновыглядит документ. Он будто бы велел Сухорослову добыть всюпапку с письмами декабристов, чтобы потом самому разобраться в ней.

Новые дела по службе, новые чувства и переживания, связанные с визитами к выздоравливающей Ковальчук, не заслонили, однако, от старшего лейтенанта нерешенной задачи. Тайна завещания продолжала волновать и тревожить его, не давала покоя.

Папку давно следовало бы отдать в музей, но Чернобровин под разными предлогами задерживал ее у себя. В тысячный раз перебирая голубые и желтые листы, он спрашивал себя: да полно, существовало ли оно, это завещание? Ведь Завалишин был склонен к мистификациям. Но кто же станет разыгрывать окружающих перед лицом смерти? Потом Завалишин выздоровел, но никогда, нигде, до самой смерти не сделал больше ни одного намека, устного или письменного, на тайну завещания Может быть, он попросту уничтожил его? Нет, имелись позднейшие свидетельства его современников, слыхавших (правда, из третьих уст), что такой документ существует.

Чернобровин прочитал несколько серьезных работ о декабристах, их социально-политические и философские сочинения. Эпоха увлекла его, и тут видную роль сыграла Зинаида Васильевна Ковальчук.

Вот и в этот сухой и солнечный осенний день Чернобровин шел в клинику на очередное свидание с букетом и коробкой конфет. Мысли его снова сосредоточились на завещании.

“Допустим: Сухорослов не знал “особых примет” документа. Наставник поручил ему взять всю папку, — размышлял старший лейтенант. — Значит, оно в папке”.

Это первое звено обычно открывало цепь логических заключений Чернобровина. Но от бессчетного повторения положение не становилось убедительнее. Старший лейтенант делал следующий шаг и вспоминал слова декабриста Муханова: “ Документ необычен по форме”. “Что же он стихами изложен, что ли? Завещаний в стихах не бывает. Нет, бывают, но только как условный поэтический прием. Завалишин тоже писал стихи

Я песни страшные слагаю,

И песней тех не петь рабам…

Нет, ерунда, я, кажется, совсем не туда заехал: “Тот, кто сумеет прочесть завещание”… Что означает “сумеет”? Написанное пером сумеет прочесть каждый грамотный человек. Бестужев писал под диктовку Завалишина, конечно, не для неграмотных. Следовательно, оно написано так, что не каждый, даже грамотный человек, сможет прочесть его. Может быть, на французском, английском, немецком языках? Но в папке все тексты на русском. Нужно суметь, следовательно…”

“Следовательно… — И вдруг он даже засмеялся от возбуждения. — Как я не догадался до сих пор! Завещание зашифровано! Да, за-шиф-ро-ва-но! Но где? В виде какого-нибудь письма? Там нет писем Николая Бестужева или Завалишина. Остальные бумаги относятся к екатерининской эпохе”.

Чернобровин невидяще глядел на витрину, подле которой его застигла догадка. Среди книг здесь был выставлен портрет Чехова.

“Портрет! Ковальчук тоже спускалась за портретом. Портрет Завалишина! Все! Завещание написано на чистой оборотной стороне портрета невидимыми, симпатическими чернилами!..”

Дежурный по управлению с удивлением увидел Чернобровина, который уходя сказал, что сегодня больше не вернется. Из сейфа были извлечены папка, портрет Завалишина. К счастью, Турцевич еще был в отделе. Чернобровин уговорил его задержаться.

— Опять декабристы? — ворчал начальник НТО, разводя в кювете какие-то химикалии — Сколько можно! Мы, кажется, бросим все, и будем заниматься только декабристами!

В конце концов Турцевич увлекся сам. Провозились до поздней ночи. Уверенность старшего лейтенанта в правильности своей догадки была очень велика. Не менее велико оказалось и разочарование. Ни химическая, ни температурная обработка не дали никаких результатов.

— Могу выдать вам официальную справку, что тут никогда ничего не было написано, — заявил Турцевич, моя руки. — Сами посудите: какие там, на каторге, могли быть у них химикалии? Да и техника тайнописи тогда была примитивная, скажем, насыщенный раствор поваренной соли, яичный белок. Допустим даже, что им удалось раздобыть хлористый кобальт [27] Невидимый текст, написанный бесцветным раствором хлористого кобальта, при нагревании приобретает синий цвет. Когда бумага остынет, текст опять исчезает. . Но вы же видите, что я использовал все возможные методы…

Чернобровин вернулся в свой кабинет подавленный и грустный. Радостный подъем развеялся, как дым. Сейчас старший лейтенант чувствовал только усталость. Букет, оставленный на столе, увял. Чернобровин поглядел на него и, махнув рукой, пошел домой.

На следующий день он все же заставил себя пойти на свидание. Зинаида Васильевна не спросила его., почему он не приходил вчера, только поглядела укоризненно. Чернобровин сам рассказал ей о причине.

— Что ж, ваша догадка имеет под собой основание, — задумчиво сказала Ковальчук. — Завещание могло быть зашифровано. Только не в переписке, ведь третье отделение зорко следило за всем, что выходило из-под пера декабристов. Ума не приложу, где бы это могло быть сделано. Других документов, относящихся к Николаю Бестужеву и Завалишину, у нас нет. Ну, не глядите таким букой! Хотите получить хороший совет? Перестаньте на время думать о завещании, как говорят, “выключитесь”, дайте голове отдохнуть. А я, кстати, вам занятие дам. Портрет еще у вас? Так вот: если вы еще не испортили его окончательно своими химическими экспериментами…

— Зинаида Васильевна!

— Ну-ну, я шучу. Правда, Вадим Николаевич, у вас там прекрасная фотолаборатория. Хочу попросить вас: сделайте для меня с портрета репродукцию. Я после защиты хочу издать диссертацию книжкой. Нужно будет, конечно, портрет Завалишина приложить. Сделаете? Только покрупнее.

На другой день Чернобровин переснял портрет на пленку, проявил, просушил в спирте негатив и приступил к увеличению. Не задаваясь никакими особыми целями, он захотел посмотреть, как будет выглядеть ювелирная работа художника при очень сильном увеличении.

Внимание его привлекла странная особенность рисунка: он был выполнен под гравюру, но в особой манере — одними только горизонтальными штрихами. Они утончались или вовсе обрывались на светлых местах рисунка, становились толще там, где требовалась тень, но были неизменно расположены строго параллельно. Совсем иными стали при увеличении характер, фактура штрихов — это не были сплошные линии, а скорее тончайшие спиральные нити. Только на негативе они, понятно, были не черными на белом фоне, а наоборот.