Сергей Плеханов - Приключения-85

Один из кержаков, стоявших у вагонетки, с вызовом сказал:

— На вольной воле жили и ни для каких казенных польз поступаться ею не желаем.

Народ на доменном дворе задвигался, послышался ропот. Служители стали мало-помалу скучиваться вокруг начальства.

— Не хотите добром на завод идти — заставим, — веско сказал Татищев.

Воцарилось тяжелое молчание. Настороженные взгляды служителей и горных офицеров словно в немом поединке сталкивались с озлобленными взглядами бородатых людей в прожженной, латаной одежонке.

— Ваше превосходительство, — почтительный голос Фогеля прозвучал совсем негромко, но его услышали даже те, кто стоял поодаль. — А как же с указом о раскольниках быть?

— Мы вольны ему свое толкование давать, — быстро ответил горный командир. — Будешь ждать, пока эти плуты сами к заводам соизволят приселиться, не скоро толку добьешься… Сейчас у нас полтора десятка казенных заводов, а я думаю к сему числу еще сорок прибавить! Где же рабочих для них напасешься? Зорите скиты, господин управитель, сгоняйте оттуда бездельников к домнам да к молотам!

Польщенный Фогель орлом смотрел на притихших кержаков.

— Вы слышали, это не я вам сказал! Его превосходительство из самого Петербурга недавно прибыли, от ее императорского величества полномочия имеют!

Когда они двинулись дальше, управитель чуть повернул голову к Тихону и спросил:

— Эти пятеро на подаче руды, отец с сыновьями, — как их по уличному-то?..

— Рябых, Карла Иваныч.

— Ты вот что, распорядись, чтоб без кандалов на завод их доставляли… — Он в раздумье пожевал губу и с видимым сожалением сказал: — А вот старику двадцать пять батогов дать придется. Женщин ихних — жену старика и Анну, с ними в бегах бывшую, — от надзора освободить и работу полегче подобрать…

Тропа вилась по верховому болоту. Сквозь редколесье виднелись мощные складки хребта, покрытые темно-зеленым бархатом растительности. Снеговые шапки гольцов нестерпимо горели на солнце. И над всем этим огромным молчаливым миром плыли белые льдины облаков.

Размеренно покачиваясь в седле, Иван то и дело смотрел на эти быстро движущиеся в синеве глыбы. Вяло отмахиваясь от комаров, путник скользил взглядом по серо-ржавой растительности болота. Ему вновь и вновь представлялась сложенная из плитняка стена каземата. Вот сквозь толстые граненые прутья решетки просунулась рука, узловатые пальцы сжали ладонь Ивана. В полутьме тюремной камеры лихорадочно заблестели несколько пар глаз.

— Братишка! Беги ты от этого немца куда глаза глядят, не пустит он нас на волю. Вон батюшку как исполосовали — второй день с соломы не поднимается.

Иван с болью вглядывался в осунувшееся лицо старшего брата и, словно оправдываясь, бормотал:

— Нет, не брошу я тут вас. А особливо матушку с Аннушкой жалко… Право, поеду я…

За металлические прутья взялся второй брат. Приблизил лицо к самой решетке и тихо проговорил:

— Открой хоть, куда посылает тебя управитель.

— А, к вогулам… — Иван мотнул головой в сторону и отвел глаза.

— Ну, не хошь, не говори, — обиженно сказал брат.

Порывисто сжав его руку в ладонях, Иван просительно сказал:

— Немец не велел. Да и сам не хочу замечать — сорвется… Нельзя ли на родителя взглянуть… Напоследок.

Фигуры братьев растворились в полумраке. Через минуту возникли вновь. Иван увидел тело отца, подхваченное четырьмя парами рук.

— Батюшка, благословите на путь шествующего, — сглотнув слезы, сказал Иван.

Старик какое-то время искал глазами младшего сына, потом кое-как поднял руку для крестного знамения, но тут же уронил ее и хрипло произнес:

— Бог тебя храни, Ивашка. А мы тут, мы…

И снова закрыл глаза.

Занятый своими мыслями, Иван и не заметил, что сосняк стал погуще, да и деревца пошли более рослые и раскидистые. Только когда ветки несколько раз хлестнули его, молодой человек сообразил, что снова началась тайга, и пошел рядом с навьюченной лошадью…

Лес стал редеть. Взгляд Ивана все чаще останавливался на могучих березах, стоящих в траве словно бы в чулках — кора была начисто снята на высоту человеческого роста. На стволах других деревьев попадались зарубки одного и того же вида. Невольно прибавив шагу, молодой человек шел теперь вперед лошади, нетерпеливо подергивая за уздечку.

Березняк кончился. На большой поляне, поросшей высокой шелковистой травой, было разбросано несколько строений — хранилище припасов на высоко опиленных стволах, лабазы, низкая землянка с берестяной крышей, усеянной черепами соболей. Несколько собак бросились навстречу Ивану, принялись молча обнюхивать его и лошадь. Пожилая скуластая женщина, возившаяся у камелька, прикрыв лицо рукавом, кинулась в землянку. Из-за кучи хвороста, из-за перевернутых нарт, из-за угла амбара на Ивана опасливо смотрели несколько пар детских глаз.

Из землянки показался невысокий мужик-вогул с заспанным лицом, с короткой косицей, в которую был вплетен узкий ремешок. Он прикрикнул на собак, прыгавших вокруг лошади, и вопросительно посмотрел на Ивана.

— Здравствовать вам, дядя Евдя, со всем семейством. Поклон вам от крестового — Антипы из Терентьевой деревни, по прозванию Рябых.

— И ты, паря, здравствуй. И Антипе здравствовать. — Евдя говорил по-русски сносно, хотя и с типичными для вогулов придыханиями на каждом слове.

Некоторое время он молча разглядывал рослого широкоплечего гостя, потом неуверенно спросил:

— Э-э, да ты не Ивашка ли?

— Он самый.

— Ну и разнесло тебя, паря, раскрасавило. Запрошлый год гостевали, совсем ребятенок был.

— Осьмнадцатый год пошел, матка сказывала.

Самбиндалов принял поводья и, ласково потрепав лошадь, повел к лабазу. Расседлывая ее, он что-то бормотал по-вогульски, то и дело поглаживая холку, потом принялся почесывать щепкой спину животного. Принес плошку с тлеющими трутовиками, поставил ее так, чтобы дым несло в сторону лошади. Сказал:

— Ну вот, милая, теперь гнус не потревожит.

Перед входом в землянку тоже курился короб с трутовиками. Переступив через него, Иван попал в полутемное помещение, устланное оленьими шкурами. В одном углу висел кожаный мешок с привязанным к нему серебряным блюдом, в другом — небольшой образ.

Перехватив взгляд гостя, Евдя объяснил:

— На всякий случай и русскому богу Миколе молюсь, и нашему Ортику.

— Это у него что, рожа? — спросил Иван, указывая на блюдо.

— Рожа, стало быть. — Самбиндалов смущенно прокашлялся. — Знаешь, Ивашка, два бога лучше, чем один. Все какой-нибудь да заступится.

— Помолись, дядя Евдя, своему за меня — по тайге, знать, его власть сильнее! Да скажи, чтоб непогодь не слал покамест — а то я вон, к тебе едучи, на небо глядел: с севера облака тащит, как бы холод не нагнало…