Дмитрий Биленкин - Искатель. 1970. Выпуск №6

— Силу, что ли, некуда девать? Так пошел бы к нам на разделку.

— Какая там сила! Одни кожа да кости… Смотри, раздевается.

Утро было холодное. Вершину щита завесила побуревшая, но уже не разразившаяся дождем туча. А маленькая фигурка у подножия действительно стянула с себя тренировочный костюм и теперь изображала все оттенки сомнений, стоя перед дымным росчерком водопада. Наконец исчезла в нем, вылетела назад как ошпаренная и суетливо задергала полотенцем.

— Ну вот, туши свечи. Лекарю работы прибавится.

Кузнечных дел мастер Сапаров по молодости лет тоже грешил фотографией. В последнем отпуске он купил себе новейшую камеру «Зенит-7» с зеркальным видоискателем и быстро отвел на ней душу, снимая знакомых женщин на фоне пальм, статуй и фонтанов. Вернувшись домой, он запечатлел на память своих друзей, вставших навытяжку у китовой пасти, и больше о фотоаппарате не вспоминал.

Может быть, это мимолетное увлечение так и не напомнило о себе, если б не разговоры, вскоре возникшие вокруг нового почтаря. Очень быстро делал заказы Гнат и брал за работу деньги, не очень стесняясь в цене. Кто-то уже пытался подсчитывать, сколько же выгонит в месяц этот ловкач, если, скажем, будет делать в день по пять-десять фотографий. И если к тому же с вирированием, и если еще… Получалось много.

Сапарова чужие деньги не волновали. Он получал в достатке своих. Но сами снимки задели его за живое, Как же так, у него тоже есть самый современный фотоаппарат, знает он, как определять выдержку, и фокус наводит верно, но вот не играют его снимки, не светятся, как у Гната, и никто не говорит о них, прицокивая языком:

— Да-а, ухватил!

Как-то утром, когда еще молчал дизель, а с моря совсем глухо пробивались сквозь туман крики чаек, Сапаров увидел из окна столовой присевшую на корточки фигуру. Как и все вокруг, смотрелась она пятном, но привычному глазу разобрать было можно — что-то фотографирует человек. Фотографирует в таком тумане? Сапаров отложил ложку и вышел на крыльцо.

У старого, подвязанного к перекладине колокола крутился Гнат.

Сапаров подошел совсем близко, но Гнат его не замечал.

Колокол как колокол, обшарпанный, с прозеленью. За ним — тусклое мерцание гальки да вздохи моря. Еще угадывались размытые очертания скалы. И ничего более! Ну ничегошеньки. А затвор лязгал и лязгал.

— А-а, привет! — кивнул Гнат, как будто знал Сапарова давным-давно. Наверное, у него была скверная память на лица.

— Кому ты голову морочишь? — ткнул Сапаров в фотоаппарат. — Если мне, то пустой номер. Не на того напал.

— Я вообще ни на кого не нападаю. Я делаю снимки.

— А ночью ты тоже снимаешь?

— Да. У меня есть блиц.

— Вот темнило! — вскричал Сапаров. — Давай поспорим, что в этом молоке ничего у тебя на пленке не выйдет. Ну, может, одни пятна.

— А меня, уважаемый коллега, как раз волнуют пятна. Разве вы не так видите Сегодня все вокруг? Туман съедает перспективу, и он же подчеркивает ее. Сравните этот колокол и во-он ту скалу.

— Ну-ну, — на всякий случай сказал Сапаров.

— К тому же это КОЛОКОЛ. Вам он о чем-нибудь говорит?

— Пустое дело. Раньше им на обед сзывали. А теперь только ребятишки балуются.

— А когда-то им предупреждали об опасности корабли.

— Это ваша выдумка, — Сапаров неожиданно для себя самого перешел на «вы».

— Пусть даже так. Но поставьте колокол в угол кадра — на нем ведь не написано, для чего он служит. Дальше сплошной туман, и в нем вдруг угадывается призрак. Призрак смерти.

— Это который?

— Я имею в виду скалу. Такие скалы снятся в кошмарах морякам. Колокол и призрак скалы, и больше ничего. Минимум изобразительного материала. Максимум экспрессии.

— Насчет этого — пожалуй.

— Вот таким образом. Правда, я забыл, как вас…

— Сапаров.

— Очень хорошо, Сапаров, что мы встретились. Хотите, я вас фотографировать научу?..

— Спасибо, обойдемся!

Сапаров сухо кивнул и пошел доедать свой гуляш. До самой двери столовой его провожал изучающий взгляд Гната.

На дверях своей комнаты, которая служила ему одновременно и местом работы и пристанищем, Гнат повесил объявление: «Почта работает с 15.00 до…» Но даже тех, кто приходил после 15.00, он встречал не сразу. Из-за серых солдатских одеял, которыми был отгорожен один угол, слышалось:

— Простите, одну минутку.

В комнате пахло аптекой и давно не мытой посудой.

На шпагате, натянутом от стены до стены, висели пленки с подвешенными для тяжести скобяными изделиями. В жестяном тазу плавали снимки. Здесь занимались фотографией, а между делом — почтовыми делами и не скрывали этого.

Гната можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в безделье. Он приехал сюда работать и делал это с одержимостью.

В шесть, распугивая дремотных кур, он бежал к водопаду. В семь торопливо глотал с рабочими в столовой разогретые консервы. В восемь наряд пограничников видел его уже у птичьего базара или у курящихся фумарол с камерой, взятой наизготовку.

В первый раз у него даже проверили документы и доставили на заставу для выяснения личности. Потом пограничники всегда махали ему издалека как старому знакомому и просили сфотографировать на память. Он никому не отказывал.

Дольше всего задерживался Гнат у слипа, по скользкой спине которого ползли готовые к разделке грифельные торпеды китов. С непривычки там закладывало уши от пронзительного визга косторезной пилы, а воздух был сперт от въевшейся в дерево ворвани. Гнат страдальчески морщил нос, но выдерживал по часу и более, приглядываясь к кровавой оргии ножей.

Раза два сменный мастер дядя Ваня просил его уйти с рабочего места, потому как не положено посторонним. А потом махнул рукой, Работать Гнат не мешал. Он никого не просил надеть поопрятней зюйдвестку и, зверски замахнувшись ножом, держать на лице приятную улыбочку — был тут однажды такой репортер. Гнат вообще никого и ни о чем не просил, а только восхищался. И это было смешно.

— О, это великолепно! — говорил он, подостлав мешковину и залезая под самый китовый хвост. Кроме парящих чаек, оттуда ничего не было видно.

— Билли Бонс, разрази меня гром! — воскликнул Гнат, увидав впервые за лебедкой бритую голову папаши Бондаря, перечеркнутую черной повязкой. Глаз Бондарю выбило сорвавшимся тросом в юности, когда он не был еще папашей шестерых сыновей и не славился первым пловцом на побережье.

— Ради бога, не обращайте на меня внимания, — заклинал Гнат, заходя к лебедчику то справа, то слева.