Светлана Таскаева - Сказка о хитром жреце и глупом короле

— Принесите чистой воды, — спокойно сказал Нимрихиль, открывая глаза. — Больше ничего не надо.

Старуха недоверчиво отвесила губу, сделавшись еще уродливей, но послушно вышла за дверь с пустым кувшином. Нимрихиль протянул левую руку к жаровне, словно согревая ее над углями. Потом положил руку на отвратительный ожог в ошметках обгорелой кожи и спекшейся крови. И застыл — сосредоточенный, прикрыв веки. Амети показалось, что время остановилось, уподобив их насекомому в янтаре. Потом дверь заскрипела — это вернулась с водой старуха. Нимрихиль открыл глаза и медленно убрал левую руку с ожога. Изумленная старуха молча подала ему кувшин и не спускала с него глаз, пока следопыт смывал с правого предплечья копоть и кровь. Потом она охнула. Амети приподнялся и тоже взглянул: ожог казался почти полностью зажившим, остались лишь припухлость и краснота. Внутри у Амети что-то екнуло, но, стараясь казаться равнодушным, он зачерпнул в очаге пепла и присыпал клеймо, чтобы оно выглядело старым. Старуха жалась в углу, перебирала охранные талисманы у себя на груди и шептала заговоры.

— Ну, теперь поехали, — сказал Нимрихиль, подымаясь и как ни в чем ни бывало надевая принесенный старухой дырявый халат и свой пояс. Потом вынул из пояса три монеты и вложил их в руку трясущейся от испуга старухи. Амети издал какой-то полузадушенный звук.

— Иди к лошадям, а я тебя сейчас догоню, — повернулся к нему следопыт.

Амети проглотил все слова, какие вертелись у него на языке, и послушно поднялся. Нимрихиль тем временем собрал раскиданные вокруг черные пряди и кинул их в жаровню. Спасаясь от вони, Амети выскочил за дверь.

Нимрихиль вышел через несколько минут:

— Все в порядке. Теперь старуха будет помнить только, что продала тебе раба, которого ей вчера привезли.

Тут Амети не выдержал:

— Зачем, ну зачем ты ей заплатил? Она бы ничего не помнила!

— Я обещал. Потом, уважаемый, считай деньги в своем кармане, а не в чужом.

Но Амети не унимался:

— Лучше бы ты их мне отдал, клянусь Скарабеем!

Взгляд нумэнорца ожег его как плеть.

— Амети, ты и в правду возомнил меня своим рабом?

Жрец выпустил набранный в грудь воздух. Несмотря на бритую голову в свежих царапинах и засаленный драный халат, Нимрихиль ухитрялся походить не на раба, а, скорее, на пустынного разбойника, хотя безоружных разбойников не бывает. В отсутствие признаков свободного этот человек продолжал излучать какую-то власть и непонятную силу. Только теперь Амети заметил, что глаза Нимрихиля даже на Солнце сверкают ярче, чем у обычных людей. Пререкаться с ним хотелось еще меньше, чем раньше.

— По поводу рабов, — произнес Амети примирительно, — вид у тебя, однако, совсем не рабский: шрамов и синяков маловато, зубы, опять-таки, все целы. Может, выбить парочку?

Нимрихиль отрицательно помотал головой, затягивая подпругу.

— Ну тогда хотя бы держись как-то по-другому — в глаза не смотри, сутулься почаще и пониже, — продолжал Амети поддерживать беседу, — и главное, не забудь, что ты немой.

— Не забуду, — коротко отозвался следопыт. — А ты кончай разговоры разговаривать, или мы засветло не доберемся.

— Доберемся-доберемся, — подхватил Амети, забираясь в седло, — недалеко осталось.

День близился к закату, когда по белой от пыли дороге, оставив за спиной столицу, путники подъезжали к высившемуся на безлесой горе огромному зданию, чья крыша в вечернем свете сверкала огненным блеском, а стены отливали зеркальной белизной. В двух сотнях рангар от высоких, в три человеческих роста, Врат Скарабея, украшенных позолоченным изображением солнечного диска, их остановили черно-красные солдаты. На возмущенные крики и вопли Амети из поставленной на обочине палатки вышел их командир, одетый в вороненую кольчугу и красный плащ поверх нее. В сильных и недвусмысленных выражениях офицер сообщил жрецу, кто он такой и куда должен отсюда идти. Идти надо было далеко, и Амети услышал, как Нимрихиль за его спиной издал звук, больше всего похожий на сдавленный смех. Жрец обозлился и пригрозил проклятием, но командир махнул рукой, и один из солдат стукнул лошадь Амети по морде плоской стороной копейного железка, так что смирный мерин от неожиданности взбрыкнул и чуть не сбросил жреца в пыль. Справившись с конем, Амети потрусил прочь под дружный гогот солдат. Когда они спустились за поворот, где их уже не было видно от ворот, Амети подъехал к Нимрихилю и зло бросил, сплюнув в пыль:

— По милости этих отродий прокаженной суки нам придется теперь добираться в Храм через подземный лабиринт, бросив коней возле входа. И молись кому хочешь, чтобы там тоже не оказалось королевских солдат!

Амети слез с коня и, ведя его в поводу, свернул с дороги на еле заметную тропинку, извивавшуюся по голому каменистому склону за отрог горы. Следопыт последовал за ним.

Они шли около часа, прежде чем добрались до нужного места. Амети внимательно смотрел по сторонам и ворчал, что когда начнет темнеть, он просто не увидит хода в подземелье. Наконец, с помощью следопыта, углядевшего в пыли следы чьих-то ног, ведшие за большой серый камень, жрец нашел вход — узкую и низкую расщелину, сквозь которую надо было ползти на четвереньках.

Снимая с лошади суму с драгоценной флягой, Амети посмотрел на алеющий ясный закат, соображая время:

— Бегом придется бежать по лабиринту, а то не успею ни с кем поговорить до жертвоприношения…

— Какое жертвоприношение? — вдруг стремительно обернулся к нему Альвион, собиравший свои вещи в старую торбу, из которой обычно кормился овсом его гнедой.

Амети в очередной раз мысленно проклял свой длинный язык.

— Еженедельное, какое же еще? — сказал как можно более простодушно. Но это не помогло. Следопыт что-то почуял. Он пристально поглядел в глаза Амети:

— Облаченный в красное, ответь: какую жертву приносят в день валанья каждую неделю в Храме Золотого Скарабея? — очень серьезно вопросил Альвион. Рука его непроизвольно стиснула рукоять изогнутого клинка.

— Эй, ты это… зачем за оружие взялся… Мы ведь с тобой сделку заключили, ты мне поклялся… — залопотал Амети, холодея. — Ты поклялся, что не причинишь мне вреда! — закричал он, в ужасе пятясь от следопыта и закрывая лицо словно от удара. Альв застыл неподвижно. Лицо его сильно побледнело, несмотря на краску.

— Жрец, это человеческая жертва…

Амети, не имя сил отпираться, кивнул. Некоторое время следопыт смотрел на жреца, и на его лице читались гнев и ненависть. Потом он сказал:

— Тебе бояться нечего: я не трону тебя, если ты не предашь меня. Но твой Храм… Я… Если я смогу, я уничтожу его. Так и знай.

У подножия горы, на которой высился величественный Храм, чьи посеребрёные стены возносили золотую крышу на восемьдесят локтей, эти слова, сказанные человеком с рабским клеймом, мелькавшим в прорехе грязного рукава, не показались жрецу шуткой.