Ирина Сергиевская - Искатель. 1989. Выпуск №1

— Ишь, забегали! А чем вам не понравилась эта статуэтка?! Гараграфии не знают, дураки! А еще иностранцы! У-лю-лю-ю-ю-у!..

Мяченков не знал, что понаписали парижские газеты о скандальной истории с Венерой Милосской: известия о случившемся долетели до него в сильно измененном виде. Сраженный новым триумфом проклятой Капиталины, он был полностью деморализован. Поэтому, увидев из окна кабинета, как подъезжает машина и оттуда выплывает разодетая в пух и прах кариатида, а за ней отъевшийся, гладкий Вово, Павел Васильевич решил симулировать удар: он упал в кресло, свесил руку, вторую прижал к сердцу и зверски искривил лицо. В таком виде его и застали.

— Убрать тело! — скомандовала Капиталина.

А Вово сыто заметил:

— Помрет старик. Это уже полный маразм.

Павла Васильевича отправили в больницу.

Капиталина выстроила сотрудников по росту в вестибюле и учинила строгий допрос, кто чем занимался в ее отсутствие и как там продвигается дело с Проектом решения. Пришибленные сотрудники смотрели на нее как на избавителя. Очевидно было, что такая здоровая особа распугает любую нечистую силу.

Когда Капиталина узнала о всех бесчинствах, творимых в «УПОСОЦПАИ», она решила отослать Проект решения на подпись Бородулину немедля. Так и было сделано.

Поздно ночью Вово с Капиталиной сидели в вестибюле и беседовали. Ведь по-прежнему у Капиталины не было квартиры, она чуждалась всего меркантильного. А Вово не мог пойти в дворницкую после всех парижских триумфов — это казалось ридикюльным! Друзья вспоминали пережитое, делились, как принято выражаться, творческими планами, а больше всего хвалились приобретенными в Париже туалетами. Капа не снимала с головы шапочку из перьев цапли, Вово же сидел в синем фраке с оранжевой искрой.

Вскоре явился неугомонный Шикин с очередной жалобой, написанной, как он выразился, в стиле «ампир». Что это означало, мог объяснить только сам фантаст, но не захотел.

— А я по вашу душу, Владимир Андреевич, — ласково сказал он Бабаеву. — Рукопись-то все равно придется вернуть.

Вово был настроен благодушно, поэтому бросил писателю:

— Дай срок — я тебе десять рукописей верну. — И пригласил: — Садись, Толстой, садись, граф, к моему столу! «Фин-шампань» из самого Парижу! Угощаю!

Шикин не обиделся на то, что его назвали Толстым, хотя мог бы. Он по-свойски устроился за маленьким столиком в гардеробной и разделил трапезу с ненавистным врагом-похитителем.

— Хорошо, что вы здесь, мужики! — вдруг всхлипнула Капа, обмахиваясь перламутровым веером. — При вас они меня не тронут…

— Пусть попробуют! — залихватски воскликнул Вово. — Мы им всыплем по первое число! А кого бить-то надо, этуаль ты наша бесценная?……

— Ах, Вовка, Вовка… — застонала Капа. — Плохо мне… Тя-яжко…

— А выходи-ка ты, Капушка, за меня замуж, — вкрадчиво предложил Бабаев. — Авось полегчает.

Тут встрял Шикин:

— Владимир Андреевич, а вы ее там, в Париже, не продали часом?

— Ко-го?! — изумился Бабаев. — Капку? Да кому она там нужна, в Париже этом? Там такие красоточки — закачаешься!

Изобретатель в восторге поцеловал кончики пальцев.

— Нет, вы не уловили мою мысль, — менторски продолжил Шикин. — Я говорю про рукопись. Судьба Капиталины Гавриловны волнует меня в меньшей степени.

— Вре-ешь! — возмутилась Капиталина, треснув писателя веером по голове. — А чего ж ты таскаешься сюда каждый день? Не влюблен разве?

— Любовь… — задумчиво промямлил Шикин, прихлебывая «фин-шампань». — Это интересно… Но кто сейчас умеет писать о любви… Да и зачем?.. Скажу по правде, меня влечет один сюжетец. Если работа пойдет, это будет дивный сюрчик, нечто умопомрачительное, ядовитое, как пресловутое дерево анчар.

Капа с Вово не поняли ничего, но со вниманием уставились на писателя. Шикин, увидев это, разошелся и решил дать плебеям вдохнуть аромат зловещего цветка своей прославленной фантазии.

Он заговорил, нет, запел о пришельцах, столь хорошо знакомых ему и, признаться, опостылевших, как соседи по дому, как собственное творчество и как многочисленные братья фантасты. По давней привычке он описал пришельцев гуманными, но способными во имя этой гуманности на страшные вещи! Пришельцы… Они всюду… Они вселяются в наши тела… Они подсматривают за нами из тьмы зрачками кошачьих глаз… Они задевают нас крыльями летучей мыши… Они сгрызают наши души изнутри…

— И вообще, мы — это не мы, — гробовым голосом резюмировал Шикин. — Мы — это они. А они — это мы. И вот, простые вы мои, когда человека осеняет некая невидимая сила, он встает! — Писатель встал в полный рост. — Он идет! — Писатель сделал шаг по направлению к Вово. — Он кладет ему тяжкую длань на плечо! — Шикин опустил руку на плечо изобретателя. — Он говорит, как бы вдохновленный свыше: «Где моя рукопись, Бабаев?! Отдай ее мне, или я уничтожу тебя!» Капиталина исторгла вопль ужаса. Не таков был Вово — он мелодично захрапел, привалившись к вешалке. Его детское, розовое, прозрачное, как мармелад, личико, безмятежно улыбалось.

«Какие дураки…» — со скукой подумал Шикин. Меж тем сверху, из кабинета Капы, донесся шум. Что-то с грохотом обрушилось, посыпался звонкий град из осколков. Капа вцепилась в руку Шикину и, еле ворочая языком от страха, взмолилась:

— Звони в милицию! По мою душу пришли!

— Не надо так верить в эти вещи. Я же пошутил. Пришельцев вообще нет и никогда не было.

Шикин был искренен. Он действительно не верил в пришельцев, хотя зарабатывал свой хлеб именно благодаря им.

Наверху внезапно стихло. Капа измученно вздохнула, отпрянула от Шикина и слабо затрепыхала веером.

В парадную дверь резко постучали:

— Не открывайте, — твердо сказал Шикин. — Это могут быть воры.

Но Капиталина, невменяемая от страха, двинулась навстречу своей судьбе. Как сомнамбула, она подошла к двери и не своим, а каким-то тонким, жалобным голосом спросила:

— Кто там?..

— Почта, — ответили ей. — Циркуляр от Бородулина.

Кариатида открыла дверь. В вестибюль вошел, стуча мраморными сапогами, Гермес. Не глядя на храпевшего Вово, на Шикина, прихлебывающего «фин-шампань», он строго сказал Капе:

— Ну, голубушка, пойдем. Доигралась.

В ту декабрьскую ночь мела метель. Гермес под руку с кариатидой медленно шел вперед. Она совершенно покорилась воле бога и не задавалась вопросом, куда ее влекут.

В молчании они миновали канал. Сад с заколоченными в ящики-гробы статуями, бескрайнее поле и свернули по переулку к реке. Здесь Капиталина начала дрожать: страшная мысль, что бог собирается утопить ее в полынье, молотом ударила по каменному сердцу. Но Гермес пошел вдоль реки, мимо пусто глядящих дворцов и одинаковых фонарей.

Алмазная красавица метель вольно неслась над городом. Сверху он казался огромным, безлюдным и страшным, будто не жил тут никто и никогда… никто и никогда… никто и никогда…