Николай Романов - Встреча с границей

Костя вышел на сцену строгим, сосредоточенным, точно собирался делать доклад. Неторопливо, деловито устроился на табуретке, поправил заплечные ремни, положил голову на баян и сразу забыл о присутствующих. Он избрал не привычное протяжное начало, а будто дал пулеметную очередь сразу из всех пятидесяти двух клавишей. Пальцы правой руки то и дело летали снизу вверх и сверху вниз. Заискрилась, засверкала разноцветным бисером знакомая песенка «Светит месяц». Слушатели невольно в такт музыке стали притопывать ногами. Казалось, что они вот-вот пустятся в пляс. Но тут баян замер, а затем чуть слышно стал оплакивать одинокую березоньку, что во поле стояла. И я вдруг загрустил, начал вспоминать, когда в последний раз видел эту кудрявую березоньку, слушал шелест ее пугливых листьев, пил ароматный весенний сок, свертывавшийся крупными каплями на снежной коре...

Косте аплодировали дружно и долго, кричали «бис», но он появился уже в сопровождении Ратниека. Янис улыбался, но не так, как всегда, а робко, словно извиняясь за то, что взялся не за свое дело. Исполнял он национальные песни на родном языке, а на «бис» — лирическую песенку о далекой заставе. Пограничники хорошо знают эту песню, но незнакомый язык придал ей какое-то особое очарование. Нет, Янис, быть тебе до конца службы организатором самодеятельности на заставе.

Но вот уже снова появился конферансье. Он крутил в руках куриное яйцо и вызывал желающих убедиться, что оно настоящее. Кто-то, видимо, в насмешку крикнул:

— Гали желает убедиться.

Стручков чуть не силой втащил Архипа на сцену.

— Итак, у меня в руках обыкновенное куриное яйцо. Рядовой Гали, подтвердите! — Тот что-то буркнул неразборчиво. — Кладу его в правый карман брюк. Все видели? А теперь бей, — попросил он Гали. Тот переминался с ноги на ногу, не решаясь на такой рискованный эксперимент.

— Бей, бей! — подбадривали его зрители.

И Гали вдруг с такой силой ударил по Петькиному карману, точно ему надо было раздробить чугунное ядро. Все ахнули. А Стручков спокойно вывернул пустой карман.

— Простите, что же получается? — будто обиделся Петька. — А ну, секундант, покажи свои хранилища. — И Стручков вытянул из кармана Архипа пропажу.

Витя Аверчук визжал от удовольствия. Теперь Петька будет его кумиром. И не только его.

На сцену вышел Ванюха Лягутин. Он три дня был в горах, и я еще не успел поговорить с ним. Сейчас он смотрел на меня и даже, кажется, подмигнул.

— В одном из январских номеров окружной газеты напечатано несколько произведений начинающих поэтов. Мне особенно понравилось стихотворение, посвященное Горькому. Я прочту его.

Я испугался: стихотворение было мое. Алеша Железняк исполнил угрозу, послал в редакцию. Как же я пропустил? Ах да, госпиталь. Но слава богу, на меня никто не смотрит. Да и кому придет в голову — от Ивановых черно на Руси. Интересно, сам-то Ванюха знает? Ему хлопают. Неужели понравилось стихотворение? Нет, поощряют чтеца. Он и в школе выступал под аплодисменты.

— «Лагерная ночь!» — попросил Ратниек.

«Знают!» — понял я.

Ванюха улыбается:

— Давайте попросим прочесть самого автора — Николая Иванова.

Зрители подхватили: «Автора! Автора!» Начальник политотдела положил мне руку на плечо.

— Придется уважить, Николай Иванов. Ее величество Общественность требует!

Читал я плохо, сбивался, голос был чужой, хриплый. Даже при первом подъеме в горы я не чувствовал себя таким усталым.

Конец вечера прошел как в тумане. Сержант Березовский — так я и не привыкну звать его рядовым — читал басни Михалкова. Стручков поблагодарил за внимание и объявил об окончании концерта.

Подполковник Грибунин не то хвалил, не то выговаривал начальнику заставы:

— Скромничаете, Кузьма Павлович. Смотрите: фокусники, художники, музыканты, чтецы, поэты. Представляю, как вы развернетесь на предстоящем смотре.

Ратниек, Стручков и Потехин прибирали сцену. Я вызвался помочь им.

— Молодчина, Петро, молодчина! — радовался Янис.

— Да хватит — широким жестом отмахнулся Петька. — Вторую программу будем готовить?..

Потехин жался ко мне, приговаривал;

— Не вышел, не хватило духу. Так и просидел, как пень, за одеялом. Но в следующий раз непременно выступлю. — И после долгой паузы: — У нас отец хорошо пел... Мама мне рассказывала.

Это не новость, что приезжее начальство выходило с солдатами на границу. Но чтобы каждый день и каждую ночь — такого не бывало. Подполковник будто наверстывал упущенное: он не был на заставе со времени демобилизации старослужащих. И о нашем ЧП узнал в санатории. Сутки пробыл с Потехиным, выходил с Ивановым-вторым, Янисом, Стручковым. Два вечера провел с Гали (того пока допускали лишь к внутреннему наряду).

И только меня не замечал. Не замечали меня, впрочем, и старшина, и начальник заставы. Поддежуривает, мол, возится на конюшне с Машкой, делает гимнастику вместе с Витей Аверчуком, наводит порядок в передвижной библиотечке, подновляет некоторые диаграммы в ленинской комнате — и то хлеб.

Для кого — хлеб, а для кого — хлебные крошки. Невозможно так существовать дальше. Чувствую, дело тут не столько в охранной медицинской грамоте, сколько в недоверии. Если человек поддежуривает, он может и дежурить, и нести службу на наблюдательной вышке. Но чья-то властная рука старается держать меня в тени, этаким околопограничником. Неужели и подполковник сделает свои выводы без беседы со мной?

Мне часто вспоминается поговорка мамы: «Беда не ходит одна». Очень метко. Так славно началась встреча с Любой после госпиталя и так нелепо оборвалась. Не выдержал, позвонил в штаб старшине Мраморному. Люба уехала вместе с матерью. Теперь я не знаю даже ее адреса...

Нельзя оставлять человеку столько свободного времени, если у него беда, да еще не одна. Что делать? Пойти к подполковнику? Лучше бы он вызвал сам. А так надо сначала просить разрешения у старшины обратиться к майору, у майора — к подполковнику. Те непременно спросят, по какому вопросу. По личному: тяжко на душе! Но вряд ли тут можно найти сочувствующих...

Все-таки пошел к старшине. Как и предполагал, он пожелал узнать, по какому вопросу.

— По личному, — промямлил я заранее подготовленный ответ.

— Личные у тебя только штаны, да и те с казенным клеймом. Если понадобишься начальству — вызовет.

В обед спросил Иванова-второго:

— Есть новости?

— Да. Вечером собирают членов бюро.

— По поводу?

Секретарь пожал плечами.

На этот паз сошлись в ленинской комнате. Я не любил канцелярию. Подходя к ней, вольно или невольно начинаешь выискивать свои промахи, если даже их нет. Но сейчас и сюда шел с тревогой. У начальника политотдела так и не нашлось времени побеседовать со мной. Плохой признак.