Николай Далекий - Не открывая лица

— Господа, я предлагаю вам сфотографироваться, — сказал гестаповец.

Девушка точно не слышала. Она повернулась к майору и, сказав ему что-то, громко и весело рассмеялась.

— Господа, я хочу вас сфотографировать… На память, — уже громче повторил Маурах, выдвигая объектив и приготавливая магний для вспышки.

— Сейчас? — испугалась девушка, закрывая лицо рукой. — Ни в коем случае! Слышите! Закройте аппарат!

Маурах торжествовал — наконец-то она выдала себя: боится оставить свою фотографию “на память” гестаповцу.

Однако Маураха ожидало полное розочарование. Эльза быстро подошла к проводнику, поставила его фонарь на ступеньку и, глядя в маленькое карманное зеркальце, заботливо поправила прическу. Затем она вернулась к летчикам и, взяв их под руки, крикнула, смеясь:

— Готово! Прошу не испортить!

Маурах сделал три снимка. Трижды вспышка магния осветила смеющееся лицо девушки, глядевшей прямо в аппарат. В третий раз Эльза проказливо высунула кончик языка.

В душе у гестаповца шевельнулось сомнение — неужели у этой молоденькой девчонки такая железная выдержка? Невероятно!

— Господа, — живо обратилась Эльза к летчикам, — вы, конечно, этих фотографий не увидите. Но я… Я не отстану от обер-лейтенанта до тех пор, пока он не вручит мне их. Так и знайте, господин Маурах!

Они вошли в купе. У майора оказался патефон советского производства — портативный, изящный. Он поставил пластинку и, раскрыв двери купе, пригласил девушку в коридор — танцевать. Эльза от удовольствия захлопала в ладоши. Она сняла с себя полушубок и тотчас же выпорхнула в коридор. Пластинки сменялись одна за другой. Эльза танцевала и с майором, и с лейтенантом, и с офицерами из других купе. И тут-то наблюдательный Маурах сделал одно очень заинтересовавшее его открытие — юбка и кофточка Эльзы на поясе у левого бедра странно оттопыривались, и девушка то и дело одергивала вниз кофточку именно в этом месте.

Как только была поставлена новая пластинка, гестаповец с улыбкой подошел к Эльзе.

— Разрешите мне?

Эльза кивнула головой и подала руку. Они начали танцевать. Правая рука Маураха опускалась все ниже и ниже и наконец нащупала у талии девушки какой-то твердый предмет. Гром и молния! Он не ошибся — его пальцы сжимали рукоятку револьвера…

Оторопелый Маурах взглянул в лицо девушки и встретился с ее смеющимися лукавыми глазами.

— Осторожно… — как ни в чем не бывало, шепнула ему на ухо Эльза. — Там — пистолет. Он заряжен…

— Но где же вы работаете, фрейлейн? — вынужден был кисло улыбнуться гестаповец, пораженный таким спокойствием. — Скажите?

— Это вы узнаете в Харькове. Кстати, за вами на вокзал приедет машина? Прекрасно! Значит, вы подвезете меня. Условились?

Глаза девушки смеялись.

“Очевидно, переводчица, работает в гестапо!” — решил Маурах, но настороженность в нем не исчезла, а усилилась. Игра еще не была закончена. В жизни бывают такие невероятные случаи…

— И вы не боитесь? — спросил он шутливо, показывая глазами вниз и давая понять, что он имеет в виду пистолет.

— Боюсь… — призналась Эльза, — советских партизан. В районе Карловки они еще появляются…

Танцевали долго. Большинство пластинок оказались советскими — “Катюша”, “На закате ходит парень”, “Синий платочек”, — и Эльза подпевала, танцуя.

Когда пришло время укладываться спать, она сказала летчикам:

— Ну-ка, господа, подымайтесь на свои облака (Эльза имела в виду верхние полки) и не смейте спускаться на землю до утра.

Маураху Эльза сказала, вынув из-под корсажа пистолет:

— Отдаю вам на хранение. Спрячьте, пожалуйста. Я совершенно пьяна и боюсь… Если, кроме документов, я еще потеряю и оружие — будет колоссальный скандал. И вообще, господин обер-лейтенант, вы человек пожилой и серьезный, — будьте этой ночью моим ангелом-хранителем.

Все было готово. Тарас стоял у дерева по колено в снегу и держал в руке шпур. Напрягая слух и зрение, он смотрел в густую ночную тьму. Где-то спереди по неглубокой выемке тянулось полотно железной дороги. Там под стыком рельсов покоилась “маленькая штучка” — пять килограммов взрывчатки в округлой жестяной коробке. Ничего особенного и секретного: это была обыкновенная мина натяжного действия, какими часто пользовались партизаны-подрывники. Но хлопцу казалось, что там под рельсами лежит его горячее, бьющееся сердце…

Рядом с Тарасом стоял Курт. Оба они были густо облеплены падающими с неба хлопьями снега, и их фигуры на расстоянии трех шагов полностью сливались с темнотой. Прошло несколько часов с того момента, как Мюллер протянул ошеломленному Тарасу записку, зажатую между пальцами левой руки. Их разговор был коротким. Но прежде чем его начать, хлопец потребовал, чтобы солдат отдал ему свой автомат. Курт понял, что подросток ему не доверяет полностью, и отдал свое оружие. Быстро переговорив, они сняли с полицейского полушубок и оттащили труп в сторону от дороги. Тарас высыпал муку из мешка и вложил туда свернутый полушубок. Он приказал солдату взять карабин убитого, шапку и рукавицы. У Курта имелся компас. Хлопец определил по светящейся стрелке направление, и они зашагали на северо-восток, к лесу.

Шли молча: высокий солдат впереди, за ним — Тарас. Когда выбрались, наконец, на просеку, хлопец нашел дубок, ствол которого в метре от земли разветвлялся на два тонких ствола. Тарас отмерил от дубка пятнадцать шагов и начал разрывать руками снег у крохотной елочки, показывавшей только свою верхушку из сугроба.

И он нашел то, что искал.

Мину отнесли к полотну железной дороги. Тут Тарасу и Курту пришлось полежать несколько минут неподвижно в снегу, ожидая, пока мимо пройдет патруль, замеченный ими по редким вспышкам фонариков.

— Они считают шаги и останавливаются у каждого стыка, — зашептал Курт подростку.

— А что это звенит? — так же негромко спросил подросток.

— Это есть железные лопаты. Они копают вокруг стыков снег.

— Ищут шнур? — догадался Тарас.

— Да. Нужно ложить мина в середину рельса.

— Нет, нужно искать промежуточный стык.

Спустившись в выемку, они начали шарить руками в темноте по рельсам и после продолжительных поисков нашли звено, где рельс был сращен из двух кусков. Подросток и солдат выдолбили ножом в замерзшем песке ямку и заложили мину под стык, засыпав ее песком и снегом. Однако Тарас не довольствовался этим, он прорубил ножом по обочине и по откосу узкую, но глубокую канавку для шнура.

Погружая шнур в снег и заметая еловой ветвью свои следы, Курт и Тарас выбрались из выемки и отошли в мелколесье, насколько позволяла длина шнура. Тут Тарас вынул из мешка полушубок и одел его поверх ватника.