Сергей Наумов - Время талых снегов

— Понимаешь теперь, почему не обнаружили его с вертолета?

Узоров потрогал халат на задержанном. Он зашуршал шорохом песков.

— Чисто сработано, — отозвался Бегичев, — даже капюшон оклеили.

Он распахнул халат — на поясе задержанного плотно, одна к другой висели шесть фляжек.

— Вода, — прошептал пограничник и отцепил одну фляжку.

— Мы не выпьем ни капли, рядовой Бегичев, — сухо сказал Узоров и облизнул пересохшие, спекшиеся губы.

— Вода же...

Сержант обнял товарища за плечо.

— Нельзя, Антон. Понимать должен. Это его вода. Какая она — мы не знаем.

Бегичев не видел, как блеснули глаза задержанного, когда пограничник отцеплял фляжку.

Нарушитель не мог сдержать волнения, мышцы лица его напряглись, вздрогнули руки.

«А еще говорят: восточные люди умеют скрывать свои чувства, — подумал Узоров. — Впрочем, все объяснимо. Он слишком много поставил на жажду. Последний шанс. В пустыне всегда хотят пить».

Сержант отослал Антона за саксаулом. Нужно было разжечь костер. Летчикам легче их будет искать. Они не вышли на связь, и это встревожит Артюшина. Сержант думал о Бегичеве. Такие нужны границе. Опыт приходит с годами, мужество же впитывают с молоком матери. Узоров вспомнил Антона неуклюжим первогодком, не умеющим читать след, бороться с жаждой, быть собранным перед лицом опасности. Но было в этом пареньке спокойное, медлительное упорство, глубоко спрятанная внутренняя сила. И вот первая схватка с врагом, с матерым, специально подготовленным агентом. И в этой схватке родился пограничник Бегичев.

Строгий судья Узоров. Не о каждом он думает с затаенной нежностью.

Есть в Антоне частица самого сержанта. Долгие месяцы ходили они вместе в дозоры и секреты. Узоров отдавал товарищу все, что знал и накопил за пять лет службы. Однажды Бегичев спросил: почему он не демобилизуется, не уходит с заставы?

И строгий судья Узоров спросил самого себя: «Почему?» Тогда он сказал Антону о чувстве долга. И сейчас мог бы повторить то же самое.

На границе служат люди долга. От неширокой контрольно-следовой полосы начинается огромная, великая страна, первое в мире государство свободных, счастливых людей. И нет большей чести, чем та, что выпала ему, сержанту Петру Узорову, — охранять мирный труд миллионов близких и дорогих его сердцу соотечественников.

— Пить, — услышал сержант. Неизвестный смотрел на пограничника широко раскрытыми ненавидящими глазами.

— Пить, — потребовал еще раз задержанный и шевельнул головой.

— Вам придется потерпеть! — отрезал резко и отрывисто Узоров.

Снятые с пояса фляжки рядком лежали на песке у костра.

— Вы не имеете права, — процедил неизвестный, — это негуманно — не дать напиться раненому, изнывающему от жажды.

— Не торопитесь умереть, — все так же жестко произнес сержант, — вы нужны живым...

Он сказал это в надежде получить подтверждение своей уверенности в том, что вода отравлена.

Неизвестный молчал, прикрыв веками красные от напряжения белки глаз. Казалось, он снова потерял сознание. Внезапно он открыл глаза, внимательно и даже с любопытством посмотрел на сержанта. Тихо, с горечью сказал:

— На той стороне о таких, как вы, думают иначе. Теперь я знаю — они ошибаются.

Их обнаружили с воздуха на исходе дня. Бегичев и неизвестный лежали без сознания.

— Тепловой удар, — констатировал врач, — не смертельный. Ничего, организмы тренированные, молодые, наверняка выдержат.

Узоров сидел у костра, по-восточному скрестив ноги, не в силах пошевельнуться. Перед ним лежали шесть фляжек с водой, и под каждой — листок бумаги с надписью «Отравлено».

Уже в штабе отряда анализы подтвердили предположение сержанта.

Припушенная снегом тайга сверху казалась застывшим белым морем. Андрей Астальцев скользил взглядом по ее просторам и словно бы читал карту. Вертолет шел над пограничной зоной, а ему ли, сержанту Астальцеву, не знать свой район. Как-никак, а на этой границе служил он давно и сейчас возвращался из отпуска на заставу. Вертолет вез пограничникам почту и продукты. Пилот был знаком Андрею, и за тот час, что они летели, Астальцев успел выспросить все пограничные новости. Одна из них насторожила сержанта. Третьего дня на берегу океана в долине Полярных Роз обнаружили медвежий след. Мишка выходил к океану попить соленой водички. Снегопад помешал проработать след.

Астальцев считался лучшим следопытом на заставе. Рассказ пилота заставил задуматься Андрея. В штормовую погоду да еще в начале зимы медведи — даже шатуны, бродяги-одиночки — не выходят к большой воде.

Вертолет стал проваливаться. Его закачало, потом подбросило.

— К пурге, — спокойно сказал пилот, — с океана ветерок. Успеть бы.

Андрей и сам видел в иллюминатор, как закурилась тайга, поползла с горных хребтов белая завеса. Вертолет пошел на снижение. Пилот менял маршрут, сворачивая к горам. Ветер там был слабее, а узкая долина, если сделать небольшой крюк, выводила прямо к заставе.

Зачернели осыпи на склонах. Горы, поросшие пихтой и лиственницей, надвинулись косыми парусами скал.

Астальцев всматривался в скалы в надежде обнаружить забытую старательскую тропу, как вдруг увидел на снегу цепочку следов. След вел из распадка, пересекал поляну и обрывался в густом пихтаче.

Сомнений не было: здесь прошел человек. Кто он? И почему прячется в пихтаче? За те секунды, что Астальцев обдумывал, кто бы мог спрятаться в тайге, вертолет проскочил добрую сотню метров, и когда Андрей тронул пилота за плечо и спросил: «След видел?» — внизу возникла черная лента реки, еще нескованная морозом.

Пилот развернул машину. Но сколько ни вглядывался теперь Андрей в склоны, следов не обнаружил.

— Померещилось, может, — сказал пилот и постучал костяшками пальцев по приборной доске, — горючее на исходе.

— Высаживай меня здесь, — тихо сказал Астальцев, — автомат я у тебя заберу. На заставе скажешь: в квадрате сорок три обнаружен неизвестный. Пусть высылают тревожную группу.

— Пурга скоро...

— Потому и схожу на промежуточной. Давай. Начнется пурга — след пропадет.

С дальних холмов набегали тени. Таежный низовой ветер заметал следы.

Нарушитель казался хрупким рядом с огромным, плечистым Астальцевым. Его лицо с узкими в щелочку глазами было усталым и злым.

Тайга, укутанная в подвижную студеную дымку, гудела. Воздух походил на мутное стекло.

Люди шли быстро. Но пурга обогнала их. Она задержалась и теперь тоже спешила.

— Я геолог. Заблудился. Наша экспедиция работает на побережье, — в который раз повторял задержанный. — Вы будете отвечать. Моя фамилия Кротов.