Владимир Монастырев - Искатель. 1974. Выпуск №6

Слева от дороги зеленели альпийские склоны, справа, на том берегу речушки, вдоль которой поднималась дорога, лежали скалистые, заснеженные вершины, открывались широкие цирки. Впереди, словно перегораживая долину, по которой вилась дорога, высилась остроконечная вершина, белоголовая, в черных прожилках. Кажется, еще немного, и «газик» уткнется в эту мрачную вершину, но он бежал и бежал, взбираясь на перевал, а вершина не приближалась.

Андрей Аверьянович постарался на время выкинуть из головы Левана Чихладзе. Гораздо приятнее было вспомнить Гурама.

— Не от мира сего человек, — сказал он. Все поняли, о ком речь, и Фидо возразил:

— Я бы сказал не так. Он, конечно, выделяется, потому что талантлив, но его доброта, отзывчивость, готовность помочь людям — это в духе национального характера.

— Вернее будет сказать, — вставил Васо, — что он лучший представитель мира сего.

— Вах, философы, — усмехнулся следователь Чиквани. — Сказали бы проще: ему в этой маленькой горной стране все доверяют. Все знают его, и все доверяют.

— И вы тоже? — спросил Андрей Аверьянович.

— И я, — ответил следователь. — Предвижу ваш следующий ход: раз доверяешь, значит, согласен с его мнением об Алмацкире Годиа.

— Логично.

— Время покажет, кто прав, — ушел от дальнейшего спора следователь Чиквани.

— На время надейся, а сам не плошай, — сказал Васо. — Кстати, время работает против тебя: Андрей Аверьянович здесь только три дня, а смотри-ка, сколько всплыло новых фактов, которые разрушают версию о виновности Алика.

— Есть эмоции, есть предположения, — не сдавался следователь, — а фактов нет.

— Упрямый ты человек, Зураб, — не унимался Васо, — и сам уже понял, что следствие надо продолжать, и уже, по сути дела, продолжаешь его, а признаться в том не хочешь. Я же тебя насквозь вижу.

— Еще что ты видишь, прозорливец?

— А еще я вижу, что правы те юристы, которые доказывают, что адвоката надо допускать к участию в деле с момента предъявления обвинения, а не тогда, когда ты, следователь, считаешь предварительное следствие оконченным.

— Слава аллаху, не ты пишешь наши кодексы.

Андрей Аверьянович слушал эту перепалку с улыбкой.

— А вы как считаете? — спросил у него Фидо, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от дороги.

— Я из тех юристов, которые полагают: чем раньше адвокат включится в дело, тем лучше.

— Слышал, — сказал следователь Васо, — нас уже двое, а ты один.

— Формальное большинство, — ответил Зураб Чиквани.

— А вы не задумывались над тем, — обратился к нему Андрей Аверьянович, — почему именно три года тому назад Давид стал интересоваться заброшенными тропами через перевалы? Не четыре и не два, а именно три года назад? Может быть, тут произошли какие-то события, которые могут объяснить этот интерес?

— Задумывался, — ответил следователь. — Но не припомнил пока ничего примечательного…

Гроза началась, когда Андрей Аверьянович был в душе. Он с наслаждением смывал с себя дорожную пыль и трехдневную усталость. Вышел из кабинки посвежевший, глянул в наполовину закрашенное белым окно и увидел прямые, падавшие отвесно, суровые нити дождя. И услышал глухое рокотание грома — разряды гремели еще где-то за перевалом.

Обитатели лагеря задолго до ужина собрались в «конференц-зале», большой комнате, примыкавшей к столовой. На стенах схемы горных цепей Главного Кавказа, образцы альпинистского снаряжения, юмористические выпуски стенных газет, изображающие в рисунках со смешными подписями злоключения новичков в альплагере. И портреты знаменитых горовосходителей.

Снова всматривался Андрей Аверьянович в лицо Миши Хергиани и не мог оторвать взгляда от его добрых и грустных глаз. Были здесь и портреты других асов альпинизма. Некоторых из них Андрей Аверьянович узнавал среди инструкторов. Портрета Сулавы он не обнаружил и сейчас внимательно всматривался в лица, пытаясь угадать его. Вообще-то инструкторы выделялись в толпе новичков, их отличала дубленая жгучими ветрами и горным солнцем кожа на лицах, скрытая сила и точность в движениях, особая пластичность и уверенность во всем, что они делали.

Так и не угадав, который из инструкторов Сулава, Андрей Аверьянович за ужином спросил об этом.

— Его сейчас здесь нет, — ответил Васо. — В четырех километрах вниз по течению есть небольшое селение, вот он после занятий туда и отправился, там у него родственники живут. Грозу переждет и вернется.

После ужина пошли в комнату, громко именуемую кабинетом начальника учебной части. На двери табличка, на ней все спортивные звания и титулы Васо. Над столом Васо крупно, каллиграфическим почерком на ватмане написано: «Обдумывая человеческие поступки, я всегда начинаю не с того, чтобы смеяться, скорбеть или порицать, а с того, чтобы понять». И подпись: Бенедикт Спиноза.

— Это что же, первая заповедь? — спросил Андрей Аверьянович.

— Первая, — ответил Васо. — Нельзя воспитать альпиниста, не уяснив, что это за человек. Встречаются, например, такие, что очень хорошо подготовлены физически, а в горах теряются. А бывают с характерами завидными, но, увы, в горы не годятся по другим причинам… Бродит по альплагерям на Кавказе одна девушка, страстно влюбленная в альпинизм, знает и умеет все не хуже любого разрядника, а в горы брать ее нельзя: куриная слепота, ночью ничего не видит… Из одного лагеря ее отчислят, она идет в другой… И это у нее не блажь, не упрямство, а истинная страсть.

В «конференц-зале» крутили кино, а за окном лил дождь, такой плотный, что при вспышках молнии не было видно палаток, стоящих в двадцати метрах, только сизая, как сталь, падающая вода. Стена воды.

— Не завидую тем, кто сейчас в палатке у воды, — Андрей Аверьянович зябко потер руки. — А тут уютно, сухо и тепло. Только вот как бы ледник не смыло таким ливнем.

— Ледник у нас надежный, — улыбнулся Васо, — можете не беспокоиться… А помните то дело, из-за которого вы ездили в заповедник, кажется, оно имеет что-то общее с убийством Давида Шахриани?

— Аналогии — штука рискованная. Каждое преступление, в том числе и убийство, индивидуально, на нем лежит печать, отсвет характера преступника. Вот когда ловят рецидивиста, сличая «почерк» его преступлений, там аналогии уместны, а у нас не тот случай… Что-то общее, может быть, только в том, что там я вызвал недовольство народных заседателей, которые сочувствовали подсудимому и собирались определить ему минимальное наказание за превышение предела необходимой обороны, а я, по их мнению, мешал, осложняя участь своего подзащитного. И здесь наш уважаемый Зураб бросил мне такой же упрек: по его версии Алмацкиру выходит мягкое наказание, а я вроде бы действую во вред подзащитному.