Аркадий Вайнер - Искатель. 1976. Выпуск №1

Я улыбнулся и сказал:

— Значит, остается прожить далее в любви и согласии сто лет и умереть в один день…

— Да, я мечтала бы о такой участи, — вполне искренне сказала Ольга. — Но в наше время никто не живет по сто лет. Особенно с такой нервотрепкой на работе, как у Александра. Они из-за этого метапроптизола все прямо с ума посходили.

Я безотчетно отметил про себя, что Ольга уверенно предполагает прожить дольше мужа. Напрасно: никто не знает часа своего — ни с сильной нервотрепкой, ни в безмятежном домашнем хозяйствовании.

— Ольга Ильинична, вы не можете мне объяснить — я ведь не специалист — почему вокруг именно этого препарата столько волнений, столько страстей пылает?

— Ничего удивительного — это ведь будет выдающимся научным открытием. Такие события высекают на золотых скрижалях.

— Не может быть! — притворно изумился я.

— Еще как может! Вы слышали о комиссии научного прогнозирования ЮНЕСКО?

— Нет, не слышал.

— Эта комиссия составила план-прогноз крупнейших открытий человечества в течение предстоящих ста лет. Вот они относят создание эффективных химических препаратов для лечения психических болезней на 2010–2020 годы. Получив метапроптизол, Александр обгонит эпоху на 30–40 лет. Это Государственная или Нобелевская премия, это свой научно-исследовательский институт, это безграничные научные перспективы.

Разумом, рассуждением я понимал, что нелепо, просто бессмысленно возмущаться Ольгой, сердиться на нее, она — продукт определенного нравственного воспитания. Но подавить в душе острое желание омрачить безоблачно-радужный небосклон ее видения жизни я не мог.

— Ольга Ильинична, а не может так статься, что кто-нибудь другой, не ваш муж, получит метапроптизол?

— Насколько я знаю от него, над этой же проблемой работают японцы и швейцарцы. Там есть очень мощные концерны — «Торей» и «СИБА»…

— Я не имею в виду иностранные фармакологические концерны. Что бы вы сказали, узнав, что препарат синтезирован у нас?

Ольга недоверчиво хмыкнула:

— Перестаньте! Этого не может быть!

— Как вы говорите — «еще как может». В жизни всякое бывает, — я встал, прошелся по комнате, остановился у окна, выглянул на улицу. У подъезда притормаживал ярко-алый «Жигуленок». Отворилась дверь, из машины вылез Панафидин. Отсюда, с пятого этажа, автомобиль с раскрытыми дверцами казался мне похожим на огромную железную бабочку, расправляющую крылья, готовую подпрыгнуть и лететь, не ощущая своего веса, к синему горизонту.

Панафидин снял со стекла «дворники», бросил их в кабину, достал с сиденья желтый портфель, захлопнул двери, сначала левую, потом правую, и бабочка, сложив свои крылья, стала тяжелой, смирной, обтекаемой.

А хозяин усмиренной краснолаковой летуньи запер замок, четким прямым шагом пересек тротуар и направился в подъезд. Это шел очень уверенный в себе человек, уверенный в делах своих, знающий наверняка, что он уже почти-почти обогнал эпоху на тридцать-сорок лет, завтрашний нобелевский лауреат, научный руководитель института с безграничными перспективами!

Я повернулся к Ольге, которая по-прежнему молча смотрела на меня с недоверием, похожим на недоумение — шучу ли я с ней так глупо, или… Или?

— Да-да, — кивнул я. — Похоже, что это факт. — И вспомнил, с каким вкусом, с каким ощущением собственной посвященности, с каким апломбом повторяла она слова, несомненно, слышанные от мужа: «Этого не может быть — это артефакт!»

— Александр знает об этом? — растерянно спросила Ольга.

— Думаю, что не знает. Но мы сейчас у него самого спросим, — сказал я, и в тот же момент в прихожей раздался звонок. Ольга бросилась к двери, я неспешно двинулся за ней, щелкнул замок, вошел Панафидин — спортивно подтянутый, весело-злой, точно знающий, чего стоит фора в тридцать-сорок лет перед всем маленьким человечеством, перед всей эпохой.

— А-а, у нас в гостях неутомимый следопыт? — благодушно протянул он. — Рад видеть, давайте вместе ужинать.

— Спасибо, не могу. Я скоро ухожу. А заглянул я к вам, чтобы узнать ваше мнение о Лыжине.

— О Лыжине? — медленно переспросил Панафидин, и глаза его льдисто полыхнули за стеклами очков.

«О Лыжине?» — сказал он так, будто мучительно припоминал эту фамилию — вроде бы и знакомое имя, ведь наверняка доводилось слышать, а что-то сейчас никак не удается припомнить.

Но Панафидин переигрывал — и менее настороженный человек, чем я, увидел бы, что ему не надо вспоминать, кто такой Лыжин, он очень хорошо знает, кто такой Лыжин, он помнит о нем всегда, и всегда, во все времена, думает о нем.

Ольга, ничего не понимая, переводила взгляд с меня на мужа, четко фиксируя женской интуицией неестественность ситуации, мгновенно возникшие токи нервного напряжения и взаимной неприязни между нами, и хотя и заняла, не раздумывая, почти рефлекторно, сторону мужа, все равно не могла объяснить причину этого недоброжелательства. Она ведь прекрасно помнила, что Александр ей рассказывал про сыщика, интересовавшегося метапроптизолом, которым занимаются он и Лыжин. Но, судя по их репликам, ей показалось, что такого разговора не было, что вообще имя Лыжина не упоминалось в их разговоре и впервые всплыло только сейчас. И почувствовала, что наговорила много лишнего. На всякий случай она сказала:

— Я вам сейчас подам в гостиную кофе, — и ушла на кухню, оставив нас вдвоем.

— Я хотел с вами поговорить о Владимире Константиновиче Лыжине, — сказал я. — Был у вас такой сотрудник и соавтор нескольких изобретений. Помните?

— Да, помню, — помолчал и добавил: — Конечно, помню.

Он закуривал, удобно устраивался в кресле, потом снова вставал за пепельницей и вновь устраивался в кресле, и я видел, что все эти маневры имеют целью выиграть хоть несколько секунд, чтобы тщательно продумать ответ — он не ожидал, что я так быстро выйду на Лыжина.

— Вы не знаете, чем занимается сейчас Лыжин? — спросил я.

— Мне кажется, он работает руководителем биохимической лаборатории в какой-то неврологической больнице.

— Мне тоже так кажется, но только он не руководитель, а старший лаборант.

— А если вы знаете, то зачем вы об этом спрашиваете меня? — раздраженно сказал Панафидин.

— Я знаю не все, и вы, наверное, не все знаете. Мы сложим наши знания и совместно придем к истине, — усмехнулся я.

— Истина не апельсин. Из двух полузнаний целого не по лучишь.

— Ну мы, во всяком случае, попробуем. Меня интересует, чем занимается Лыжин в своей лаборатории.

— Деталей я не знаю, но, по-моему, он тоже интересуется получением и применением транквилизаторов, — сказал Панафидин, изящным небрежным взмахом руки подчеркивая, что ничего в этом интересного нет.