Виктор Вучетич - Искатель. 1976. Выпуск №6

— Какие белые?

— Ну, ты белый, и я белая. Белые люди.

— Э-э, какая ты хитрая! Ты про других белых говоришь. Про тех, с которыми дед Антип дрался. Зачем же ему с тобой драться? А меня он любит.

— Конечно, конечно, — постаралась согласиться Лариса, подивившись находчивости и умению рассуждать у такого маленького мальчишки. Она многому в нем поражалась, а особенно его умению четко и по-своему мыслить.

— Я тоже заклинанья знаю, — сказал Сергунька и напыжился, втянул голову в плечи, руки скрючил, словно крылья перед взмахом, и стал прыгать, крутиться и каркать, а потом вдруг выставил руки ладонями вперед, сделал страшное лицо и выкатил глаза:

— Э, пудзя! Э, пудзя! Хо! Хо!

Лариса не смеялась, хотя все это выглядело уморительно. Мальчонка мог бы обидеться, и по справедливости. Она точно поняла главное в общении с маленькими, но весьма серьезными, очень ранимыми людьми: то, что говорится всерьез, должно столь же серьезно приниматься.

Попыжившись еще немного, Сергунька обмяк, не к месту шмыгнул носом и с сожалением прервал заклинанье, сообщив:

— Забыл. Знал и забыл.

— Бывает, — успокоила его Лариса. — Идем рубить слеги. Иначе не успеем сегодня укрепить их в камнях.

— Идем, идем, — заторопился Сергунька.

Потом Лариса стала укреплять слеги в скалах. Сергунька стоял чуть сбоку, так, чтобы не мешать ей работать, но когда появлялась надобность поддержать чуток лесину, подать оброненный топор, еще ли что, то мальчишка неизменно оказывался под рукой и был ловок, даже храбр. Помост-то они делали метрах в десяти от земли, бока скал поросли пестрым лишайником, который обдирался под ногами, и они скользили. Когда помост наконец уперся в ствол березы, Лариса присела отдохнуть.

— Вы помните еще про заклинанья про постройку берестянки?

Ух, как там про березу сказано! И дальше так же хорошо? — заглядывая ей в лицо, спросил Сергунька.

Она покосилась на него с улыбкой, которая выдала, что Лариса поняла его хитрость:

— И дальше так же хорошо. Только там говорится не о берестянке. Разве ты не помнишь? — Лариса облизала кончиком языка бисеринки пота, выступившего на верхней губе. Она давно так хорошо не уставала. Приятно ломило плечи, постанывала спина — тихо так, словно в благодарность.

— Инди… Индейцы называют такую лодку пирогой…

— Правильно. Тогда слушай:

Сергунька молчал долго, очень долго после того, как Лариса перестала читать стихи. Ей показалось, наверное, будто она чувствует тоже — слышатся слова, точно гул далекого колокола, не замолкают. Не могут замолкнуть. И вот их-то эхо и слушает мальчик. Потом стали шевелиться его губы, уже повторяя заученные стихи. И наконец Сергунька сказал:

— А у нас нет ножа…

— Топор есть.

Не по правилам, — тихо заметил мальчик. И стал развязывать узел ковбойки, стянутый на животе.

«Зачем он это делает? — подумала Лариса, а потом тихо улыбнулась: — Вот оно что, ласонька ты моя!..» — и погладила вихор на мальчишечьей головенке:

— Березу тебе жалко…

— Немножко… — ответил Сергунька, не поднимая на нее взгляда. И неожиданно для Ларисы добавил, стукнув по камню кулачишком: — Давайте строить, а то совсем жалко станет.

— Пора, пора, а то не успеем к вечеру подрубить, — поднялась Лариса.

— Ножом было б лучше, однако.

— Да, — согласилась Лариса немного растерянно, потому что думала о другом: никто вот так не понимал ее в детстве, никто не строил с ней ни пирог, ни корабликов и ничего такого, и приходила она одна из школы в пустую квартиру, одиноко ждала одинокую мать. И они одиноко проводили вечер за вечером. В комнате стояли одинокие вещи, и хотелось всегда одеться потеплее.

Налетел вдруг порыв ветра. Длинные пряди ветвей потянулись по его струям, словно поплыли, колыхаясь.

— Затрепетала… — вытаращил глаза Сергунька.

— Ветер это, — рассердилась почему-то Лариса. — Просто ветер.

— Не-ет.

— Так будем строить пирогу?

Сергунька быстро закивал в ответ.

Она прошла к стволу березы, сунула топорик за спину за пояс. Лариса почувствовала, как бархатистый теплый ствол будто мается у нее под руками, то приближаясь, то удаляясь чуть-чуть, а изнутри ствола словно доносится глухое кряхтенье.

«Надо бы подождать, пока утихнет ветер, — мельком подумала Лариса. — А когда он утихнет? Нужно лезть. Спрыгнуть на помост всегда успею». И она полезла. Ей и требовалось преодолеть какой-то метр, но держаться-то было не за что. Пришлось рассчитывать только на силу своих ног, едва обхвативших ствол.

Рубила она быстро и ловко, с удара пробивая рыжую заболонь до древесины, упругой и даже вроде бы вязкой. Так, по крайней мере, казалось Ларисе. И она еще внимательно следила, чтоб не осталось на стволе кусочков непрорубленной коры, которые могли дать задиры или совсем испортить «шкуру», как она подумала. Дело двигалось споро, и скоро она спрыгнула на помост, «довольная собой.

— Видишь, Сергунька, как быстро! — похвалилась она, потому что даже самая малая работа вызывала у нее прилив радости, и Лариса будто просыпалась ото сна, ей становилось легко, и она точно лишь тогда начинала различать цвет неба и зелени.

— А стихи неправильные, — выпалил Сергунька.

— Не-пра-виль-ные?!

— Нет.

— Чем же они, по-твоему, неправильные?

— Там вы говорили «ниже веток, выше корня».

— Так и надо, я точно помню.

— Нет. «Ниже веток, выше комля». Выше комля. У корня кора не годится. Вот ведь и мы с вами взяли кору выше комля — там она перестает трескаться. Выше комля идет гладкий ствол, без трещин. Оттуда кора и годится на берестянку!

«…Да, Сергуня! Ты один меня и любил, маленький глупыш», — вздохнула Лариса. Солнце ли стало слишком ярким, или слезы защипали глаза? Она перегнулась через борт и, захватив в пригоршни воды, плеснула в лицо.

Она выплыла на гладь последнего перед порогом плеса.

Лариса снова загляделась на хрупкую березку на крохотном выступе над порогом. Она сравнила себя с этой глупой березкой, которая, не догадываясь ни о чем, конечно, через год, два ли окажется сброшенной со своего крохотного уступа и упадет в лавину пороговых водоворотов, погибнет. Вот так же, как и она сама. Ведь никто уже не сможет помочь ей, да она и не желает ничьей помощи.

«Хватит! Хватит, — подумала Лариса, — гоняться за тем, что называется счастьем. Всегда кажется, что оно не прямо перед тобой, а обязательно за поворотом, за углом».