Виктор Вучетич - Искатель. 1976. Выпуск №6

Федор привстал в лодке. Сидя, он плохо видел, далеко ли осталось оморочке до той мягкой, отсвеченной солнцем черты, за которой бешеная вода, клыки осколков и лобовины окатышей, частые зубья скал, отбойные плиты поворотов. И, привстав в лодке, Федор быстро и точно отметил про себя, что самая призрачная надежда перехватить Ларису и выручить ее еще оставалась.

Надежда была на ловкость и смелость, на расчет маневра самого егеря, на безотказность не единожды проверенного мотора. Ничего не стоило по прямой настигнуть Пичугину, пусть и в нескольких метрах у порога. А дальше? Справится ли сила мотора, придающего лодке движение, со скоростью и напором водяного потока?

Вряд ли…

Оставалось одно: зайти на скорости со стороны и сбоку, опередить оморочку и пойти к ней уже встречь с расчетом подойти на ходу, когда лодка, пересекающая поток, и безвольная берестянка как бы столкнутся, окажутся на несколько секунд рядом. Вот тогда, в этот короткий промежуток времени, Ларисе придется не зевать и побыстрей перескочить в моторку.

Тогда она спасена.

Конечно, скорость моторки, стоит Ларисе пересесть в нее, снизится. Насколько? Оставалось только гадать. И вывезет ли мотор двоих против течения, тоже неизвестно.

Приходилось идти на отчаянный риск.

Однако раз Федор пошел выручать Пичугину, то теперь, когда егерь видел ее, видел, как отчаянно она махала руками и молила о помощи, Зимогоров уже не принимал в расчет никаких соображений, кроме одного — выручить, избавить Ларису от смертельной опасности. Он прикидывал скорость потока и соизмерял ее со скоростью лодки. И требовалось учесть дрейф. Когда моторка пойдет поперек течения, чтоб приблизиться к Ларисе, ее начнет сносить.

Держа правую руку на рукояти мотора, Федор подался вперед, словно это могло хоть на сантиметр ускорить движение.

«Эх, дура, — думал Федор, глядя, как мается в лодке Пичугина. — Черт тебя понес! Чего ты на бережок-то не выплыла? Поди, все думала шутки шутить. Эх, безголовая, бедолага…»

— Держись! Сиди тихо! Перевернешь оморочку! — завопил он, перекрикивая стрекот мотора. — Тихо сиди!

А себе он пенял:

«Напрасно я заводи по пути обшаривал — время терял. Как бы пригодились сейчас те минутки. Теперь уж на секунды счет идет!»

Подавая моторку в сторону, он правильно рассчитал, что у берегов течение помедленнее, и лодка, развернувшись, почти не сбавила скорости. Берестянка Ларисы оказалась впереди и чуть левее от Федора. Но с каждым метром продвижения к берестянке моторка все замедляла и замедляла ход. Нос моторки сносило правее, приходилось увеличивать угол подхода к берестянке. Ведь никто здесь подобных эволюций не совершал. Федор надеялся лишь на свою интуицию.

Лариса видела, как медленно приближается к ней помощь, как Федору приходится все круче и круче идти против потока.

— Скорее! Скорей! — голос Ларисы сорвался на визг.

Она вскочила на ноги, когда моторка была еще метрах в десяти от нее.

— Ну же! Ну!

— Сядь! — не своим голосом крикнул Федор. — Сядь!

Да было поздно.

Юркая на воде оморочка перевернулась, Лариса свалилась в реку.

— Держись! Держись! — вопил егерь.

Тут же рядом вынырнула голова Пичугиной с огромными глазами на бледном лице.

— Глаза! Глаза не закрывай. Открой и гляди! — успел прокричать ей Федор.

Потом ее голова с вытаращенными глазами вновь скрылась под водой.

Он развернул лодку поперек течения, чтобы не упустить Ларису. Моторка тут потеряла скорость, течение с маху ударило ее по носу, грозя перевернуть. Яркий берет с головы Пичугиной проскользнул метрах в двух от моторки. Но больше Ларисы он не увидел.

— Пропала девка…

Свернув вправо рукоятку мотора, Федору не сразу удалось вывернуть лодку прямо против течения. И сделал он это почти инстинктивно, приметив краем глаза, что до начала перепада воды в порог оставались считанные метры. А на светящемся под солнцем гребешке перепада уж мелькнуло нечто темное.

— Пропала девка… — снова будто в рассеянности пробормотал егерь и, отвернувшись от зева Змеиного, глянул вперед, на воду, бегущую навстречу моторке и создававшую обманчивую иллюзию движения. — Минуткой, минуткой бы раньше мне прибежать… Не верилось все… Да и ей самой не верилось. Не кричала бы иначе…

Потом Федор глянул сбочь и удивился — кусты и деревья по берегам не перемещались относительно друг друга, как обычно бывает, когда лодка на полном газу мчится по реке. В какой-то момент егерю показалось, что, хотя двигатель истошно вопит и течение бежит стремительно под днище, лодка его в действительности осторожно так подается назад, к порогу.

Зимогоров хотел довернуть рукоятку газа, но она оказалась уже подкрученной до упора.

— Та-ак… — протянул егерь. — Туго… Черт заставил ее вскочить.

Он опять глянул на берег и понял: не ошибся — его тянет, неумолимо тянет назад на порог.

— Ну нет. Нет!

А глаза-то видели — да… Только егерь не оглядывался. Он твердо держал лодку против течения. Это все, что он мог делать, пока не увидел: нос лодки вздыбился в небо и стал стремительно валиться на него.

— Не может быть… Не может! Как же так?

А в следующий миг Федора швырнуло на дно лодки, сверху обрушилась какая-то черная громада и оглоушила его.

«Глаза… Глаза… открытыми!» — в сознании Ларисы беспрестанно повторялся крик Федора. Этот непонятный для нее, истошным голосом отданный приказ, выполняемый ею бессознательно, — все, что осталось от того безмятежного мира, каким она жила всего несколько минут назад. Да, именно безмятежного. Ее испуг перед порогом был началом совсем иного существования, пребывания в мире, ревущем и раздирающем ее тело, парализовавшем ее волю и силы. Она не сознавала, что надо делать и можно ли что-либо предпринять в ее положении.

Она будто скатилась в преисподнюю, где привычная, ласковая, мягкая вода сделалась жесткой, вязкой и тяжелой, точно жидкий камень. Лариса оказалась как бы связанной, спеленатой туго-натуго в низвергающемся потоке, блистающем пронизанным светом. Потом тьма — и удар, тупой, тяжелый, боком о каменное ложе реки, и следом новый, скользящий, который подбросил, завертел ее и швырнул вверх, и все это в той, вязкой, непреодолимой массе, не позволявшей ни шевельнуться, ни вздохнуть.

Удар оглушил ее, и какое-то непомерно длинное или бесконечно повторяющееся слово: «Все-ее-е…» — гудело и гудело в голове.

Но приказ Федора действовал как зарок, и глаза она не закрыла, не смогла закрыть, даже если б захотела.

Может, это и спасло ее в первые секунды поединка с порогом от цепенящей жути, от панических судорожных рывков, бесполезных и лишь истощивших бы ее силы. На какое-то мгновенье перед ее взором, совсем-совсем рядом, мелькнули камни на дне в прозрачной, нашпигованной продолговатыми серебристыми пузырьками воздуха воде. Лариса отдала себе отчет в том, что ее тащит вниз лицом, ногами вперед. Тут же ноги потянуло вверх. Она до странности безболезненно ударилась лбом о гальку. Затем ее перевернуло, подбросило, и голова ее оказалась на воздухе.