Владимир Рыбин - Искатель. 1978. Выпуск №2

— Эх ты, Волчонок, — сказал я как можно ласковее. — Садись, чего стоишь?

Она передернула острыми плечиками и ничего не ответила. Стояла в двух шагах от меня, тоненькая, стройная. И мальчишечьи джинсы, вытянутые на коленях, и тесноватая а груди куртка, которые, мне казалось, так уродовали ее, теперь были полны изящества и какой-то берущей за душу бравады.

— А ведь ты, наверное, красивая будешь, — сказал я, любуясь ею.

Снова она дернула плечами и вдруг покраснела так, что мне самому стало неловко. И тут же я испугался, как бы она не убежала и не оставила меня одного в этой дурацкой засаде у Таниных ворот.

— Почему ты в ЮДП не состоишь? — спросил я.

— А девчонок берут? — заинтересованно спросила Волька.

— Еще как берут. Во всяком случае, прими мое персональное приглашение.

— А разве вы… с ЮДП занимаетесь?

— С тобой буду заниматься только я.

Черт знает чего меня понесло. Но уже не мог остановиться, принялся разрисовывать ей прелести занятий в группе юных друзей пограничников, как я сам покажу ей учебный городок, и устрою экскурсию по границе, и свожу на вышку и на наш пост технического наблюдения, где стоит чудо из чудес — прожектор, и покажу место, где обнаружил нарушителя, и сосну, которую спасал от огня, и темную таинственную нишу у большого камня…

Как ни был я увлечен рассказом, все же заметил ее встревожившиеся, забегавшие глаза. И сам насторожился.

— Можно тебя спросить кое о чем?

— Ну?

— И ты нукаешь? — изумился я.

— Все так говорят.

— А ты не говори, ладно?

— Ладно, — глухо ответила она, словно это был какой заговор между нами.

— Скажи, тебе когда-нибудь стрелять приходилось?

— Один раз только.

— Когда?

— А недавно, — сказала она и отвернулась.

Побоявшись, что она окончательно замкнется, спросил пока о другом.

— Ты всегда ходишь в этой одежде?

— А что?

— Ничего. Просто я тебя всегда вижу в этих джинсах.

— У меня и другие есть. Утром в них по лесу бегала.

— По лесу? — машинально переспросил я. И спохватился: — Никого посторонних не видела? Утром кто-то лес поджег?

— Я не поджигала, — испуганно ответила она.

Меня кинуло в жар от ее слов.

— Да? — сказал я как можно равнодушнее, боясь спугнуть минутную доверчивость. — А от чего он тогда загорелся?

— От газеты.

— От какой газеты?

— От «Пионерской правды». Я хотела пещеру поглядеть, а там темно.

— Какую пещеру?

— А у камня. Вы ее видели.

— Какая же это пещера? Человеку поместиться негде.

— Там еще поворот есть, дыра такая сбоку.

— И ты туда лазила?

— Не, не лазила. Хотела посмотреть, а газета упала и траву зажгла. Я и убежала…

Ну вот теперь все ясно. Так я и знал, что это Волька набедокурила. Но, странное дело, я нисколько не сердился на нее. Надо же, такая пронырливая! Настоящий Волчонок. Вот если бы она еще и про револьвер сказала, прямо бы расцеловал. Но про револьвер я прямо спрашивать не стал, чтобы не напугать. К тому же успел заметить Таню с тетрадками, нырнувшую в свою калитку.

— Знаешь что, — сказал я. — Ты погоди меня здесь. Мы с тобой сходим, исследуем эту пещеру. Фонарь возьмем, хороший, пограничный.

— Не, не надо.

— Почему?

— Сейчас не надо, — замялась она. — Потом.

— Почему потом?

— Так…

Мы стояли друг против друга и молчали. Поселковая улица была пустынна. Прогремел мотоцикл, оставив на окаменевшей дороге сизую вуаль, разбудив собак во дворах. Из-за дальнего угла вышли трое школяров, неторопливо направились в нашу сторону. Они-то и заставили меня поспешить к Таниной калитке.

«Ну и Волька! — с неуместным восхищением думал я, пересекая улицу. — Наши ребята узнают, по чьей милости сегодняшний недосып, они ей зададут. И так накопилось против нее, а теперь увидят на берегу — нарушила или не нарушила, — все разно задержат. На всякий случай. Чтобы опять чего не натворила».

Но мне не хотелось ее ругать. Она была «моим пленным». Говорят, так было на фронте: солдат, взявший «языка», берег его пуще самого себя, даже гордился им…

— Вы? — удивилась Таня, увидев меня на пороге, — Проходите, раз уж п-пришли.

Я шагнул на середину комнаты и заоглядывался, не зная, что говорить.

— Тань, — сказал я, чтобы только не молчать. — Как вы относитесь к сверхсрочникам?

— Хорошо. А чт-то?

— В мае мне домой. Может, все-таки остаться?

— Серьезный воп-рос, — засмеялась она, как мне показалось, насмешливо. И вдруг спросила: — А вам не по-попадет? За то, что ко мне зашли?

— Что вы, наоборот…

— Как это «наоб-борот»?

— Ну… — смутился я. — Меня на весь вечер отпустили.

— За что начальник к вам п-подобрел? Прежде ведь не отпускал.

— Все течет, все изменяется. — Я пытался кинуться в стихию привычного трепа, но прежней легкости не получалось, на душе была какая-то тяжесть, словно я проштрафился и жду последствий.

— Ладно, разберемся, — многозначительно сказала Таня. — Давайте пока чай пить?…

Я всегда говорил, что Таня умница. Вот ведь взяла и выручила, ушла на кухню. Но мне тут же стало нехорошо от мысли, что она все поняла и сама за чаем хочет вытянуть из меня жилы. Я ее пытаю, а она меня? И будущая семейная идиллия, которую я не раз рисовал в своем воображении, вдруг представилась мне совсем в другом свете. Это ж вся жизнь, как в аквариуме. Она со своим умом все мои мысли будет наперед знать, не спрячешься.

«Ну это мы еще увидим, кто кого!» Я встал и принялся осматриваться. Комната была как комната, только что не в меру чистая. Посредине стол, покрытый белой скатертью, как во всех домах поселка, стулья, расставленные с точностью до сантиметра. В углу — Танина кровать, не кровать — кроватка, и коврик над ней совсем детский — с зайчиками. На стене в белой рамке цветная репродукция «Девятого вала» Айвазовского, ничуть на тревожного, кажущегося просто красивой деталью, дополняющей одним-единственным беспокоящим штришком больничную аккуратность этой комнаты. И больше ничего на стенах — ни зеркал, ни фотографий, на которые я так рассчитывал и с которых намеревался завести разговор о тетке Анне.

Я внимательно осмотрел книжные полки в расчете найти какой-нибудь альбом. Взял бы тогда не спрашивая. Рассердится Таня, да уж поздно, альбом-то раскрыт. «А это что за пупсик? Ах, это вы и есть в младенчестве? А-яй, как похожи!.. А это и есть тетка Анна? А что там на обороте? Интересно, как писали в стародавние времена?… А может, и письма ее сохранились?

Любопытно бы взглянуть. Может, она об Иване Курылеве пишет? Ведь он как-никак история заставы…»

Так я представлял себе дальнейшее. Главное не робеть — и все будет в порядке. Женщины на смелость не обижаются, они не любят нерешительных… Я и сам не знал, откуда взялась во мне эта аксиома, во всяком случае, не из своего опыта, но я в нее крепко верил.