Остин Райт - Островитяния. Том первый

— Она сказала — неделю.

Дорн собирался что-то сказать, но смолчал.

— Несколько дней — в моем распоряжении, — сказал я вместо этого. — Придумаем что-нибудь.

Он зевнул и скоро ушел к себе. Но как бы там ни было, он оставался моим лучшим, ближайшим другом. Я подумал, уж не сказал ли я чего-нибудь лишнего. Раздеваясь, я вспомнил о Некке и почувствовал, что по какой-то причине уже не так переживаю при мыслях о Дорне. Безусловно, я любил ее, и все же после разговора с Дорном что-то во мне изменилось. И пусть мир теперь снова казался бесцветным и будничным, все же это был реальный, мой мир.

Вконец усталый, я заснул почти мгновенно.

Комната была залита теплым светом. Проснувшись лишь настолько, чтобы понять, что я дома, точнее, на Острове у Дорнов, а солнце на востоке уже поднялось над горами и шлет свои прямые лучи в мое окно, я безуспешно пытался настичь ускользающий сон, гадая, сон ли это, или просто чувство новой радости, новой полноты бытия. Был ли это сон? Красота волнами подступала к сердцу, причиняя почти боль. Было раннее утро. Сегодня я не увижу Дорну. Но что же такое я пережил во сне, дарящее счастье больше, чем сама любовь?

Мне припомнился наш долгий разговор с Дорном накануне и то, какое решение я принял. Радость потускнела. Решение принято, и я должен его держаться. Но весь день напролет я думал о ней, о том, как она там, у Ронанов. Она была в моих мыслях, стояла перед глазами, полускрытая стволами сосен, озабоченная домашними делами, моющая посуду или работающая в саду. Наверное, молодой Ронан увивался подле нее. А может быть, она именно сейчас, подняв голову, с улыбкой смотрит на него?

Тем не менее я с радостью препоручил себя заботам своего друга. Взяв перекусить, мы переправились на шлюпке через Эрн, а потом пешком обошли внутренние болота, вдоль южного рукава Доринга. Был очаровательный, ясный весенний день, прохладный и теплый одновременно. Небо над головой было голубым, с маленькими белыми облачками, а вокруг нас, на земле, расстилались темные, плоские, пустынные болота.

Говорили мы мало. На обратном пути Дорн останавливался потолковать о делах с фермерами, мимо участков которых мы проходили. Сидя на солнышке, в полудреме, я играл с молодым псом, большим жесткошерстным и с большой, унылой черной мордой, никак не вязавшейся с его игривым характером.

На следующее утро мне было уже не до того, чтобы настигать ускользающие сны. Едва проснувшись, напряженный, полный энергии, я вспомнил, что мне предстоит. После завтрака, выждав с четверть часа, дабы не приехать слишком рано, я как можно более небрежным тоном сообщил Дорну, что скоро собираюсь идти.

— Похоже, ты вряд ли вернешься к ленчу, — сказал Дорн. — Возьми лучше парусную лодку.

Цвета по сравнению со вчерашним днем, казалось, не изменились, но какие они были другие! Над головой в голубом небе плыли те же белые облачка, так же прихотливо раскачивались на ветру ветки буков, так же поблескивала синяя вода протоков, и те же сосны темной полосой застыли на острове Ронанов; но каким пронзительно-слепящим было все это сегодня!

Ронан-отец, с каштановой с проседью бородой, конопатил шлюпку, лежащую вверх днищем на двух бревнах. Он больше, чем все, кого мне приходилось здесь видеть, походил на фермера, занятого обычным, нелегким трудом. Мы приветствовали друг друга и заговорили о погоде. В это время года, сказал Ронан, слишком мало дождей. В горах и в долине живется легче. Все труды там окупаются. Сейчас сажать толку нет, хотя кое-кто уже начал. Пожалуй, и ему лучше бы начать сажать, чем возиться с лодкой. Хотя… Он ласково улыбнулся. Я слушал вежливо, внимательно, сгорая от внутреннего нетерпения, — ведь Дорна была там, в доме, так близко…

— Однако Дорна говорит, — сказал Ронан, — что эта лодка ходит лучше, чем любая у них. — И добавил несколько другим тоном: — Она вас ждет.

Не отвечая, я повернулся и зашагал к дому, низкому, маленькому, вокруг которого было неухоженно и не чувствовалось хозяйской руки.

— Заходите, заходите! — крикнул Ронан, и его молоток вновь принялся металлически вызванивать по днищу. Я вошел и с первого взгляда понял, что оказался в столовой. Пол был из выщербленных красных черепиц, обстановка скудная, камин не чищен, в воздухе — густой, застоявшийся запах пищи. В помещении никого не было, но из-за приоткрытой двери в соседнюю комнату слышались какие-то звуки.

Я громко произнес свое имя.

Раздались два женских голоса, затем веселый голос Дорны крикнул:

— Мы здесь!

Я вошел в кухню. Дорна, как то часто представлялось мне, мыла посуду, молодой Ронан протирал вымытое. Парна, его мать, мела пол, а Ронана, его сестра, девочка лет двенадцати, сидя у стола, читала книгу.

Вид у Дорны был рабочий: рукава закатаны по локоть, руки влажно блестели.

Я поздоровался с Парной и молодым Ронаном. Наши взгляды на мгновение скрестились, но, я думаю, в них было больше теплоты, чем обычно во взглядах, которыми обмениваются мужчины в подобных щекотливых ситуациях. Чувства каждого из нас не составляли никакой тайны для другого.

Совершенно очевидно, Дорна была средоточием жизни в этом доме, когда навещала хозяев, и, конечно, не могла этого не ощущать. Была какая-то натянутость в ее улыбке, в ее деловитости — словом, она слегка переиграла, войдя в роль хозяйки.

Меня усадили на стоящий у стола стул. Ронана, оторвавшись от книги, приветливо улыбнулась мне и снова погрузилась в чтение.

Парна, Дорна и молодой Ронан принялись обсуждать дела на день, и я почувствовал, что Дорна, так сказать, выгадывает для себя лишние свободные часы, сказав, что хотя она могла бы вернуться до ленча, но лучше — к вечеру… Я мысленно поблагодарил ее.

Наконец посуда была перемыта, и Дорна повернулась ко мне, спуская закатанные рукава. Мой взгляд непроизвольно скользнул по гладкой коже ее маленьких красных рук.

— Хотите взглянуть на место, где скрывался Дорн? — спросила она.

Я сказал, что конечно да, стараясь вспомнить, почему именно он там скрывался.

— Только сначала перевезем на тот берег Ронану, моя кузина занимается с ней.

Скоро мы все трое вышли. Девочка на ходу повторяла урок. Она и еще несколько детей каждый день ходили к Дорне-старшей, и мы высадили Ронану на каменных ступенях пристани Дорнов.

Восточный бриз слегка рябил воду. Я поставил мачту и развернул парус. Поворачивая рулевое весло, мы отплыли, впрочем куда и как надолго, я не знал, а Дорна не спешила объяснять.

Выйдя из гавани в проток, мы повернули на запад. Теперь ветер дул сзади. Мало-помалу напряжение мое ослабло. Дорна была все такой же, и одновременно в ней появилось что-то новое; она тем не менее была удивительно привлекательна. Она вела беседу и как-то так незаметно успела выведать у меня обо всем, что я спохватился только тогда, когда понял, что рассказываю ей о вашингтонских депешах.