Остин Райт - Островитяния. Том второй

— Ничего, ничего, — ответил я. И в самом деле, разговор, да и все происходящее мало занимали меня. Слегка клонило в сон, а голос Дорна звучал убаюкивающе и как бы издалека, пока он не сказал «ах, извини!». Слова его разом заставили меня проснуться.

— Кажется, я действительно говорю что-то складное, — заметил Дорн почти удивленно. — Прямо глава из моего трактата. Но, конечно, увлеченность внешним тоже может далеко завести.

— И что тогда? — спросил я, собственный голос показался чужим.

— Человек становится таким безликим и несебялюбивым, что от него остается лишь оболочка. Если тебя воспринимают только как нечто внешнее, то могут пройти мимо того, что у тебя внутри. Вот и Стеллины… хоть я и люблю их. Они зашли так далеко, что лишь изредка думают о себе, сосредоточившись только на друзьях — на том, что те чувствуют, чего хотят. Чересчур развитая отстраненность подавляет личность, лишает плодотворности ее усилия, истощает ее.

Я рассмеялся: объяснения Дорна лишали поцелуй Стеллины лестного привкуса. Дорн на мгновение задержал на мне взгляд.

— Разве таким людям дано узнать, что такое настоящая ания? — задумчиво произнес он. — Они вредят сами себе безмерной заинтересованностью в других, желанием нравиться, и тем, кто их любит, они вредят тоже… Нет, устремленность вовне может завести человека слишком далеко. Здесь, как и везде, все решает мера. — Ну а как ты? — неожиданно спросил он.

— Пока в порядке.

Дорн вновь наполнил бокалы и, взяв их, медленно обошел вокруг стола. Я следил за ним, испытывая легкое головокружение.

— Я тоже, — произнес Дорн и выпил. Оба мы были уже слегка навеселе. Крепко сжатые губы Дорна обмякли, у меня в голове тоже творилось что-то непонятное. Я помнил о своей великой утрате, о том, как мне пришлось страдать, но теперь даже это казалось далеким. Однако глаза Дорна по-прежнему глядели сурово и трезво. О чем он думал?

— Жаль, что у меня нет под рукой моего трактата, — сказал он. — Все раздарил. Впрочем, ни тебе, ни мне он и не нужен. Тебе надо просто стать островитянином, обзавестись имением. Если Мора одолеет нас — почему бы тебе не поселиться здесь? Мы подыщем тебе имение.

Сердце мое залила волна благодарности, но я был верен присяге.

— Надеюсь, не одолеет. Хотя это единственное, из-за чего я желал бы ему победы.

— Так тебе и вправду хотелось бы поселиться среди нас?

— Другого такого места нет, — ответил я, вновь чувствуя подступающее отчаяние.

— Если это и в самом деле так… — начал Дорн, но голос его оборвался. Он был очень взволнован. Минуту спустя он, почти непринужденно, продолжил: — Даже если мы не победим, быть может, нам удастся помочь тебе задержаться на время… хотя пока я не вижу реальных путей. Словом, не особенно обнадеживайся, Джон.

— Не буду.

— Думаю, у тебя получится, — сказал Дорн. — Правда. И вовсе не потому, что я сейчас немножко пьян и очень люблю тебя. Тебе многому надо научиться, но ты — прилежный ученик. Ты схватываешь все проще и легче, чем я, когда старался постичь вашу страну. По сравнению с тобой я — провинциал. Но пока ты, да прости мне, слишком мягок.

— Мягок? — переспросил я, уже с интересом.

— Мы причинили тебе столько боли! У меня нет сейчас готовых рецептов, но постарайся понять наш образ жизни, и ты возмужаешь! Все дело не в тебе, а в твоей проклятой работе. В тебе заложено все необходимое. Ты действительно — один из нас!

Я окончательно оттаял, чувствовал себя счастливым, но все еще пытался сопротивляться.

— Я до сих пор не уверен, захочу ли.

— Ладно, подожди, пока будешь уверен.

Слова Дорна прозвучали несколько загадочно. Он рассмеялся.

— Я сказал, тебе нужна ферма и еще кое-что, чего тебе хочется, но что никак тебе не дается. Не знаю, хорошо ли ты сейчас соображаешь, но я скажу. Конечно, есть разные мужчины, и у некоторых бывают желания…

— Не надо! — прервал я его, догадавшись, что он имеет в виду женщин — других женщин.

— И в этом ты должен быть уверен, — с расстановкой произнес Дорн, — прежде чем обречь себя на бесплодие.

На несколько мгновений мы оба полностью протрезвели.

Дорн налил еще вина.

— Это было бы еще хуже, — сказал он.

— Да! — воскликнул я. — Ведь она может умереть.

И снова всё вокруг подернулось дымкой, сквозь которую я видел, как Дорн медленно покачал головой.

— Ее смерть как заход солнца, — сказал он наконец. — И для меня со смертью Некки навсегда зашло бы солнце и мир превратился бы в груду пепла… Но я не то имел в виду. Ты потерял Дорну, потому что она сама так захотела, и в этом есть некая справедливость. Но гораздо хуже — отвернуться от любимой женщины, когда она вверится тебе. Так случилось со мной.

Казалось, воздух в комнате звенит от напряжения. Предметы стали медленно вращаться вокруг меня. Это было темное и страшное дело, сути которого я был сейчас не в силах понять.

— Почему? Что именно случилось? — И вдруг я вспомнил признание Дорна во время нашей остановки в Мэнсоне. — Прости! — сказал я, едва сдерживая рыдания.

— В прошлом году я рассказывал тебе о своих опасениях, не заставляй меня повторяться. Некка не может стать моей женой при той жизни, которую я должен вести, не может чувствовать, думать и делать все так, как раньше… Я знаю, что она стала бы моей. Она сама говорила об этом. И я хочу ее, но не могу обладать ею. В этом тоже, наверное, есть своя правота. Но, повторяю, гораздо хуже отвернуться от любимой женщины, чем если она сама отказывает тебе.

Я не на шутку рассердился.

— Хуже?! Ведь ничто не мешает тебе соединиться с нею. Тебе не придется отказываться от нее. И она будет все время ждать тебя. А мне не видать Дорны! Она никогда не достанется мне!

— У тебя есть цель…

— Какая?!

— Жить… жить, чтобы в твоей жизни не умирала красота, подаренная ею. Тебе не придется думать о том, что она… ждет.

— Цель есть у тебя, а не у меня! У меня нет цели! У тебя есть над чем трудиться. Неужели ты и вправду считаешь, что это хуже? Она ждет тебя! Говорю тебе, она…

— Да, она ждет меня, и это-то — самое ужасное.

— У тебя есть причины…

— Твоя причина — Дорна.

— Я хочу иметь свои причины. Все остальное ничего не значит.

— Неужто нам станет легче, если мы выясним, чей жребий хуже?

Смысл сказанного Дорном охладил мой гнев — словно туман окутал палящее солнце, повеяло холодом, жутким и сверхъестественным холодом; мертвый мир кружился вокруг.

— Остановимся на том, что каждому из нас по-своему плохо, — сказал Дорн.

Значит, он был способен вытерпеть даже это.

— Хорошо. Согласен.

— Сегодня тяжелый день для Некки.

Голос Дорна донесся издалека, и я не сразу понял, что он хочет сказать.

— Для Некки? Почему?

— Сегодня мужчина, за которого она хотела выйти замуж, женится.