Остин Райт - Островитяния. Том второй

Я вошел. В столовой горели свечи, и стол был почти накрыт, но Наттаны я не увидел. Взяв свечу, я не спеша поднялся к себе оставить вещи. Все так походило на обычное возвращение домой, что у меня возникло искушение отложить решительный разговор — пусть все идет своим чередом.

— Вы вернулись, Джонланг? — вдруг услышал я.

— Да, — ответил я, и быстрые шаги Наттаны раздались на лестнице.

— Все в порядке? — воскликнула девушка, без стука ворвавшись ко мне, вся запыхавшаяся, и тут же застыла, едва переступив порог.

— В порядке, Наттана, ни единой царапины.

Вновь увидев ее, сильную и гордую, я понял, что она не из тех, кто покоряется мужской воле, если это противно ее желанию. Я любил ее за то, что она такая, и был до рези в глазах рад ее видеть.

— А я только вошла с кухни, накрывала на стол, вдруг вижу — на полу снег. Я поняла, что это вы… Так, значит, все в порядке?

— В полном порядке.

— Я так рада, что вы вернулись.

— Наттана!

Я шагнул к ней, но она тут же отступила, словно избегая меня.

— Вы сказали, что не выйдете за меня, Наттана. Возьмите свои слова назад.

Глаза ее не сверкнули, как обычно, но лицо стало отрешенно-упрямым. Она покачала головой.

— Вы должны сделать это.

— Нет! Никогда!

Я рассмеялся, и глаза ее широко раскрылись. Наконец и на ее губах показалась улыбка. Положив руки ей на плечи, я поцеловал ее, и только тогда понял, как истосковался по ней, как она нужна и желанна.

— Моя Наттана.

— Пустите, — сказала девушка. — Я не хочу, чтобы Эттера беспокоилась.

— Моя!

— Должна ли и я сказать это?

— Нет… не сейчас, но потом — обязательно.

Я отступил назад.

— Поторопитесь, — сказала Наттана, — а то не успеете к ужину.

Особенно, однако, торопиться не пришлось: времени вполне хватило, чтобы принять ванну, побриться, после чего я окончательно почувствовал себя бодрым, свежим и даже почти отдохнувшим. За ужином я рассказал о событиях минувших трех дней, включая наш с Доном поход за дровами. Все, кроме молча и выжидательно слушавшей Наттаны, засыпали меня вопросами. Жизнь в доме шла своим чередом. После ужина сестры отправились на кухню мыть посуду, а мы с Эком и Аттом перешли в гостиную и развели огонь в очаге.

Старший из братьев произнес краткое, положенное по традиции слово:

— Вам придется ходить на перевал до следующего снега. Я рад, что поэтому вы сможете задержаться в нашем доме.

— И я рад, — присовокупил Атт.

Эк устремил взгляд на горящие поленья.

— И вы, я надеюсь, поможете Наттане не скучать, — сказал он наконец.

Догадался ли он о наших отношениях? Он был настоящим хозяином в доме, и от его решений много зависело.

— Я просил ее стать моей женой, но она отказалась, — сказал я.

— Это вам решать самим, — медленно, с расстановкой отвечал Эк. — Возможно, она и передумает. Если да, то вы, я полагаю, возьмете ее с собой?

— Мне придется это сделать, поскольку я не имею права оставаться в Островитянии.

— Вы должны все хорошенько вместе обдумать, вы и она. Мы вмешиваться не станем.

— Да, — подтвердил Атт, — но учтите, что Эттера… — И, не договорив, он, как и старший брат, устремил взгляд на пляшущее в очаге пламя.

— Постарайтесь не причинять друг другу страданий, — произнес Эк после паузы, — никаких иных советов я вам дать не могу.

Итак, все было сказано. Я чувствовал себя взволнованным, слегка уязвленным, но мне было легко.

— Когда я буду свободен от дозора, я постараюсь, по возможности, быть полезным здесь.

Эк смутился.

— Да, конечно, — пробормотал он, — но ваши сочинения, вам не следует бросать их.

Атт спросил о распорядке дежурств на перевале. Предложенное Доном распределение обязанностей не очень понравилось ему, особенно то, что Самер будет дозорным, а Гронан — поваром и фуражиром. Оба слишком нерасторопны.

Вошли Эттера с Наттаной и присели возле огня. Скоро пора ложиться. Когда же мне перемолвиться с Наттаной?

Эттера тоже задала несколько вопросов, и постепенно разговор затих.

— Я думаю, Ланг очень устал, — неожиданно сказала Эттера. — Не стоит его задерживать.

Наттана взглянула на меня, как мне показалось, с упреком, и не успел я перехватить ее взгляд, как она потупилась.

— Да, я действительно устал, — сказал я, вставая, и обошел всех по очереди, сказав каждому «спокойной ночи» и задержавшись перед Наттаной, выжидая, пока она не взглянет на меня. Взгляд ее был бесстрастным, только изумруд блеснул на яркой белизне белков.

Я поднялся в ее мастерскую, закрыл за собой дверь и приоткрыл другую, ведущую в спальню. Поставив свечу на стол, сел и стал ждать. Я должен был повидаться с Наттаной наедине и высказать все, что у меня на сердце. Необходимость действовать расчетливо, втайне, не доставляла особого удовольствия, однако сейчас это мало что значило. Страсть, как разлившаяся река, поглотила меня, и я был не в силах противиться, даже если бы и захотел. И эта река, в своем разливе, должна увлечь и ее.

Я боялся, что не выдержу слишком долгого ожидания, — так билось мое сердце, но скоро на лестнице раздались голоса и смолкли; Наттана, как обычно, проходила в свою комнату через комнату Эттеры. Мгновение спустя сквозь приоткрытую дверь донесся звук отпираемой дальней двери, веселый голос Наттаны, прощающийся на ночь с сестрой, и, наконец, к моему величайшему облегчению, дверь захлопнулась. Наттана была в спальне одна. Скоро она обнаружит меня. Я не сводил с двери глаз.

Наттана что-то тихо напевала, вдруг пение оборвалось. Раздались шаги, все ближе. Голова Наттаны выглянула на мгновение и скрылась. Дверь сначала прикрылась, потом широко распахнулась, и Наттана быстро и тихо вошла в мастерскую, мягко закрыв за собой дверь, потом взглянула на меня, приложив руку к груди:

— Что вы хотите, Джонланг?

— Поговорить с вами, Наттана. Подойдите ближе?

Она нерешительно подошла. Я подвинулся, освобождая ей место на скамье. Все так же неуверенно она села.

— О чем поговорить?

— Я снова прошу вас быть моей женой.

— Нет, — коротко ответила она. — Ради нас обоих.

— Я не отстану от вас с этим вопросом, Наттана. Помните!

Я придвинулся к девушке, взял ее за руку.

— Бедный Джонланг!

Я выжидал, собираясь с силами; Наттана тоже ждала, что я скажу. Пламя свечи на столе почти не колебалось, горело беззвучно и ровно. И, словно глубокая река, оно увлекало нас за собою.

Слова, которые мне предстояло сказать, я уже не смогу взять обратно, они должны так многое изменить, но смолчать в эту минуту означало бы навек отравить себе жизнь сознанием собственной трусости.

— Все равно, Наттана, вы принадлежите мне, хоть и отказываетесь стать моей женой.

— Да… это правда, — глухо отвечала она.