Остин Райт - Островитяния. Том второй

Сначала медленно, затем, подобно некоей могучей волне, ко мне вернулась решимость. Повернувшись к девушке, я обнял ее:

— Не знаю, что это — ания или апия, но я хочу вас. И вы — моя, моя навсегда. Я заставлю вас выйти за меня замуж.

— Вы хотите меня? — переспросила она, вся дрожа. — Но и я хочу вас.

Я впился в ее губы, так что мучительно перехватило дух. Зубы наши клацнули, столкнувшись; мы все теснее прижимались друг к другу.

— Будьте моей, Наттана.

Итак, слова были сказаны.

Она откинула голову:

— Я — ваша, возьмите меня.

Это было так просто, что я не мог поверить.

— Мы должны принадлежать друг другу, Наттана. Так не может больше продолжаться.

— Нет, это невозможно, пока вы здесь… и вы тоже не можете уехать теперь.

— Я и не думал ни о чем подобном, когда дал слово Дону.

— А я думала. Я все знала заранее.

Чтобы унять ее дрожь, я все теснее прижимал ее к себе, но как трудно было подобрать точные слова!

— Я так боялась, что вы не вернетесь, Джонланг. Потому что знала: мы будем вместе, если… если вы этого захотите.

Теснее, еще теснее!

— Но это не заставит меня выйти за вас, — неожиданно сказала Наттана. — И не думайте! Я слишком дорожу вами.

— Но я буду надеяться.

— Нет, вы не должны, Джонланг.

— Должен! Вы — моя!

Но она, я чувствовал, принадлежала мне лишь наполовину, и это было невыносимо…

— Я хочу вас всю, Наттана.

— Вы можете попытаться меня переубедить, — сказала она мягко. — Но не надейтесь.

— Я не оставлю надежды.

И снова мы сделались как чужие. Я попытался было задержать ее, но мои руки лишь покорно слушались меня… Так вот, значит, что такое страсть?

— Мы оба все время чего-то боимся, разве не так? — тихо спросила Наттана.

— Это не просто страх.

— Ничего страшного. Ребенка у нас не будет. Ведь мы его не хотим. Я знаю, что сделать.

— Но, кроме того, Наттана…

Она вздрогнула, голос ее прозвучал резко, почти визгливо:

— Джонланг, вы хотите все испортить!

Что я мог ответить?

— Я хочу вас. Пойдемте ко мне, Наттана.

Закрыв лицо руками, она застыла в нерешительности.

— Если вам кажется, что это дурно!.. — воскликнула она.

— Пойдемте!

Она напряглась и отстранилась, стараясь взглянуть мне в глаза.

— Я приду, — сказала она наконец, — но вы пойдете первым, а я приду попозже.

Я выпустил ее из своих объятий. Непоправимый шаг был сделан.

Дверь моей комнаты беззвучно открылась. Со свечой в руке, босая, закутанная в плащ, появилась Наттана. Все так же молча, быстрым и решительным движением она заперла дверь и поставила свечу на стол. Плащ мягко скользнул на пол. Наттана нагнулась над свечой, и свет на мгновение затрепетал на ее шелковистой коже.

Лежа в темноте, под теплыми одеялами, мы целовались, как делали уже не раз, и знакомые ощущения снимали неловкость, но все же медленно, с робостью касаясь такой еще непривычно близкой чужой наготы. Маленькое, стройное, бесхитростное тело Наттаны прильнуло ко мне. Она всхлипывала, сама явно не понимая почему. Счастье нахлынуло внезапно, и, главное, не было ничего естественнее и проще, чем быть вместе.

Неожиданно открывшееся нам чудо заставило позабыть о желании, прокравшемся в наши ласки, как ночной тать. И мы встретили его вместе; Наттана, дрожащая и всхлипывающая, оказалась все же более стойкой, чем я. Я обожал ее прямодушное, наивное бесстыдство и ее смелость.

Все было так просто. Таинственная завеса, так долго смущавшая нас, пала. На ее место явилась другая, еще более загадочная и непостижимая. Мы превратились в единое существо, слитые воедино немыслимой природной близостью, и в то же время каждый был сам по себе, со своей любовью, заключавшей полную меру отпущенного каждому счастья и блаженства. Мы спускались в безмолвные глубины, которые невозможно уже потом забыть, но которые помнятся лишь чувством, а не умом.

Медленно поднимались мы на поверхность, но то была уже новая жизнь, новый мир. Мы лежали рядом в тревожном немом изумлении.

Слов и не надо было; после того, что произошло, никто и ничто не могло отнять у меня Наттану. Я крепко обнял ее, моля, чтобы мои чувства отозвались и в ней.

Наттана нарушила молчание первой. Она должна вернуться, прежде чем проснется Эттера. Рано или поздно сестра, конечно, обо всем догадается, но пока… Было еще очень рано. Время не торопило, мы могли уснуть, не разлучаясь, но и проснуться мы обязаны были вовремя. Обязаны!

Накопившаяся после нескольких дней в горах усталость навалилась свинцовой тяжестью. Предстояло еще принять столько важных решений, пережить столько хлопот, но все это пока маячило в отдалении, а сейчас Наттана была моей, и только моей. «Ты никуда не уйдешь», — сказал я и уснул, не выпуская ее из объятий.

Всплывая из глубин сна — сна без сновидений, окруженный тишиной и мраком, думая, что Наттаны рядом уже нет, я обнаружил, что она по-прежнему здесь, неузнаваемо близкая и знакомая, и обжигающе-сладостной была эта находка, неожиданная, о которой я даже не успел подумать. Сонным, чуть смущенным голосом она прошептала, что проснулась только что. Потом, прильнув ко мне, шепнула, что хочет меня. Ее желание мгновенно передалось мне, и то, что ее чувства так легко сообщаются мне, было новым, хотя тоже простым и естественным чудом…

Наттана лежала, застыв неподвижно, как мертвая.

— Теперь вы должны выйти за меня, Наттана.

Она не спорила. Она не могла отвечать. Я снова уснул, уверенный, что никогда больше не расстанусь с ней.

Бледный свет был разлит по комнате. Наттана, уже проснувшись, сидела на краю кровати и расчесывала рыжую путаницу своих волос.

— Мне пора. — Голос ее прозвучал встревоженно.

Смертельной тоской повеяло от мысли, что я останусь один. Я обнял ее, прижавшись лицом к полной теплой груди:

— Теперь мы — муж и жена, Наттана. Мы должны сказать им.

Опустив голову, она поглядела на меня, лицо ее смягчилось; светящееся любовью, оно было не столько красивым, сколько дорогим и поразительно милым.

— Нет, Джонланг, — ласково ответила она, и слезы покатились по ее щекам.

— Да, Наттана! Так надо.

— Нет… но теперь мы можем быть счастливы вместе.

Будем ли мы счастливы? Сомнение закралось в душу. Она поняла это по моим глазам, и тут же лицо ее нахмурилось и словно постарело.

— Вы слишком хороши для меня… или, скажем так, я слишком мудра, много мудрее вас! Пустите меня, Джонланг.

Я выпустил ее, не в силах, однако, отвести глаз от ее лица. Она выскользнула из постели, и в неясном, дымчатом свете раннего утра тело ее показалось мне не таким хрупким, а кожа — белее. И прежде чем я осознал, что на самом деле теряю ее, она уже стояла передо мной укутавшись в плащ.

— Мы никогда не должны расставаться, Наттана.