Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]

— Сеня, ты жить хочешь? — спросил я, чтобы втянуть его в разговор.

— По-моему, и Митька хочет.

— Митька — животное. У них самоубийством кончают лишь индюки да киты. Да и самоубийством ли? А ты человек!

— Честно говоря, коптить не хочется, — вдруг признался Сеня и завозился, стараясь развернуться ко мне. — Я ведь как жил? Лихо! После окончания Сасовского училища гражданской авиации на “Аннушке” Тюмень и всю тундру облетал. Перешел в Обсерваторию. Еще веселей! На аэростатах такое вытворял, что сам удивлялся. А потом свернули летный отдел, и очутился я как щука в луже… У каждого человека, видать, есть свои звездные годы. У одного — короче, у другого — длинней. У меня пронеслись они быстрей кометы Галлея. Жизнь-то позади оставил в своих шестидесятых. Дальше уж ничего не светит.

— Быть может, после нашего полета что-то изменится?..

— Кто знает? Но мне уж летать не придется, другие начнут — кто моложе, когтистей.

Помолчали, думая каждый о своем. Сеня закрыл глаза. Заснул, кажется.

На горизонте показалась охровая от камыша-сухостоя дельта Волги. Множество рукавов разбегалось в стороны, дробилось в камышовых зарослях. По дымке вдали можно было предположить, что там лежала Астрахань. Мы пролетали восточнее города.

Под нами плыли солончаки с плешинами оранжевых песков. Ни одной живой души, ни одного домика. Только темнела железная дорога Астрахань — Гурьев. По ней уныло ползла зеленая гусеница пассажирского поезда. Прикинул скорость. Навигационная линейка показала сто километров в час. Так когда-то летал незабвенный ПО-2, “кукурузник”, “русиш фанерен”, как звали его в войну гитлеровцы… Но если приземляться, то надо здесь. Дальше будет поздно. В плавнях и камышах мы сгинем наверняка. Не успеют нас отыскать и вытащить.

Запросил метеосводку. Особенно интересовался направлением ветра по высотам. Ответ не обрадовал. Везде дул северный ветер с тенденцией смениться на нужный нам западный. Но когда? Я протянул Артуру карту с помеченным пунктиром курсом:

— Несет в Каспий. На всех высотах от тысячи до семи ветер с норда…

Артур так увлекся своими метеорологическими делами, что поначалу не понял серьезности положения.

— Ну и пусть несет, — сказал он.

— Ты что, трехнулся? Это же море!

— Прости, не понимаю, что тебя всполошило?

— Над морем погибли десятки аэростатов. Если что — нас не спасут парашюты! А надувной лодки нет!

Теперь до Артура дошло. Длинное бородатое лицо его вытянулось. Он прикусил губу, напрягши свои извилины.

— У меня такие оригинальные наблюдения идут, — проговорил он с огорчением и оглянулся на приборы.

Я тоже не очень-то стремился обрывать полет. Хотелось дожать до конца, пока есть еда, есть силы, есть балласт. Конечно, полет над морем мог стать для нас гибельным. Но мы рассчитывали на лучшее.

— Давай Семена спросим, — Артур наклонился над Сенечкой.

— Меня не надо спрашивать, — он вдруг открыл глаза. — Я как вы.

— Мы — за!

— А вот начальство будет против.

Как раз в этот миг запиликала радиостанция. Вызывали нас. В штабе, где прочерчивался наш курс, тоже ушами не хлопали, поняли — нас несет в Каспий. По всем наставлениям, которых придерживались аэронавты, над морем летать запрещалось. Наставлениям надо верить — они писались кровью. Это вдалбливали каждому, кто хотел летать. Двое итальянских воздухоплавателей рискнули перелететь Средиземное море. Их шар попал в потоки, особенно сильные над водой. Аэронавты боролись как могли, то сбрасывая груз, то стравливая газ. Но стропы не выдержали перегрузок. Гондола оторвалась от подвесного кольца и упала в море.

Эти же немилосердные турбулентные беспорядочные потоки угрожали нам. Если даже выдержат стропы, может лопнуть старая оболочка, потерявшая былую прочность.

Неведомый радист упорно вызывал меня. Он просил, требовал отозваться. Но я медлил. Отвечу, когда придет решение. Артур обвел нас взглядом:

— Так летим?

Сеня хлопнул перчаткой по краю корзины:

— Эх, семь бед, один ответ!

Я кинулся к приемнику, отозвался. И тут же на борт сыпанул сердитый текст: “Немедленно садитесь. Это приказ. Морозейкин”. Ответил: “Ничего не слышу, понять не могу”. Так я играл в кошки-мышки минут пять, хорошо представляя, какой переполох творится сейчас в штабе. Ну, а потом выполнять приказание стало поздно. Нас выносило прямо в Каспийское море…

С высоты оно виделось плоским и очень далеким” спокойным и не страшным. Но когда шар стал снижаться, мы поняли, что море яростно шумит. Рев его был каким-то особенным и ужасающим. Когда плывешь на теплоходе, то улавливаешь удары волн о корпус. Стоя на берегу, мы прежде всего слышим прибой, шелест гальки, грохот подводных камней. Однако подлинный гул из-за этих помех не доходит до нас. Теперь же, когда невдалеке вздымались волны и бросались одна на другую, рев казался буйным, недобрым и неправдоподобно глубоким, как у трубы, звучащей на самых низких басах.

Ни Морозейкин, ни Стрекалис, ни авиационное начальство до нас не добрались. Зато нам устроила порку стихия. Взбаламученные потоки вцепились в шар зубами и начали трепать, как обозленный Трезор ненавистную кошку. Ветер то бросал к волнам, то подфутболивал вверх. Нас вдавливало в пол, точно прессом. Оболочка подозрительно скрипела.

Сенечка с Артуром смотрели на воду, стараясь узнать: смещается ли наша тень. Она подскакивала на пенных волнах, какие бывают при жестоком шторме, но понять, движемся мы или висим на месте, было нельзя. Оставалось гадать, чем все это кончится, напустив на себя спокойствие. Все равно мы ничем себе помочь не могли, и нам теперь уж тоже никто не поможет. Мы сами поставили себя в такое положение.

Корзину трепало, как шлюпку в бурю. Мы цеплялись за ее края. Тот же бешеный вихрь, который помыкал нами, трепал и оболочку вокруг аппендикса.

Истошный вопль подняли звери. Митька заметался по корзине, опрокидывая термоса, баллоны, приборы, батареи. Прошка взвился по толстому канату гайдропа к подвесному кольцу и орал, словно с него сдирали шкуру.

Достигнув какого-то невидимого потолка, аэростат валился вниз. Пол уходил из-под ног, выворачивало внутренности. У самых волн, какие поднимал десятибалльный шторм, гондола с шумом врезалась в тугую прослойку воздуха и снова подскакивала к небесам. А мы смахивали с лица соленые капли брызг. Сбросив треть оставшихся мешочков с песком, выкинув пустой кислородный баллон, мы искали спасения на большой высоте.

Основательно намяв нам бока, судьба, в конце концов, смилостивилась над нами. Через несколько часов мы обнаружили, что попали в струю западного ветра. Она понесла аэростат на восток в сторону спасительного берега.