В Травинский - Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

“Да, охрана лагеря продумана обстоятельно”, — невесело отмечает Бурсов.

И вдруг он вздрагивает при виде старшего лейтенанта Сердюка. Голова его и левая рука забинтованы грязным, перепачканным кровью бинтом.

— Разрешите к вам обратиться, товарищ подполковник?.. — срывающимся от волнения голосом спрашивает он.

— Убирайтесь вон! — негромко, но властно произносит Бурсов.

— Но ведь я хотел как лучше… — молит Сердюк. — Знал ведь, что вы в эти эксперименты не верите. А их они заинтересовали, и теперь можно будет поводить Фогта за нос.

— Плохо вы еще этого Фогта знаете, — мрачно замечает Огинский.

А Бурсов даже не смотрит на Сердюка. Он уходит с Азаровым вперед, оставив Огинского со старшим лейтенантом.

— И мой вам совет, — продолжает Огинский. — Не говорите ему о нас ничего больше и не выдавайте себя и нас за крупных специалистов подрывного или какого-нибудь иного военно-инженерного дела. Да, и еще вот что — постарайтесь возможно реже попадаться на глаза подполковнику Бурсову.

…Поздно вечером после отбоя в блоке старших офицеров царит гнетущая тишина. Все семь майоров молча лежат на нарах, не разговаривая и не задавая никаких вопросов вновь прибывшим. А Бурсов все медлит начинать разговор, все надеется, что кто-нибудь из этих потерявших веру в себя людей сам что-нибудь спросит.

— Надо бы поговорить с ними… — шепчет ему Огинский.

— Погодите, Михаил Александрович, пусть сами спросят. Неужели же им не интересно узнать у нас хоть что-нибудь о положении на фронте?

Но майоры по-прежнему молчат.

— Ну что же, товарищи офицеры, — негромко произносит наконец Бурсов, — так-таки, значит, ничто вас не интересует? Спросили бы хоть о том, как мы в плен попали, при каких обстоятельствах.

— Нам и так известно, при каких обстоятельствах в плен попадают, — равнодушно замечает кто-то в дальнем углу. — Если не сволочь, конечно, которая сама руки вверх поднимает.

— Мы не из таких, — обиженно отзывается Огинский.

— Зато нас, наверное, за таких принимаете, — ввязывается в разговор еще кто-то.

— Ну это уж вы зря, — повышает голос Бурсов. — Мы ведь тоже на фронте с самого первого дня войны и знаем, каково было в сорок первом!

— А почему именно так было? — раздается чей-то голос, и Бурсову кажется, что принадлежит он майору Нефедову. — Разобрались вы там в этом?

— Некогда было особенно разбираться, — хмуро отзывается Бурсов. — Все бои да бои. О сражении за Москву и о Сталинградской битве слыхали хоть что-нибудь?

— Имеем некоторое представление, — отвечает Нефедов. (Бурсов не сомневается более, что это именно он.) — Ну, а у нас тут, в плену, было достаточно времени, чтобы подумать о трагедии сорок первого. Вы в армии-то давно, товарищ подполковник?

— С тридцатого года. Перед войной отдельным саперным батальоном командовал. Отходил с частями двадцать первой армии от Жлобина до самого Сталинграда.

— Так вы, значит, в боях под Сталинградом участвовали? — оживляется Нефедов.

— Да, участвовал.

— Немцы считают, что Сталинградская битва была самой крупной в истории войн, — замечает кто-то простуженным голосом.

— Та, что сейчас идет на Курской дуге, покрупнее будет. Вот майор Огинский — офицер штаба фронта, ему лучше, чем мне, известна обстановка.

— Да, масштабы тут во всех отношениях побольше, — не очень охотно подтверждает Огинский.

— А вам ничего не известно, как там теперь дела? — понижает голос Бурсов. — Мы ведь попали в плен под Белгородом в самый первый день сражения — пятого июля.

Никто ему не отвечает, и он спрашивает совсем уже шепотом:

— Может быть, тут нельзя вести такие разговоры?

— Этого вы не бойтесь, — успокаивает его Нефедов. — От тех, которые могли нас предать, мы нашли способ избавиться. Подслушивать теперь нас некому. Да немцы и не боятся, что мы замыслим что-нибудь вроде восстания или побега. Уверены, что отсюда не убежишь. А что касается теперешних боев под Орлом, Курском и Белгородом, то по радио сообщают, будто немцы одерживают там победу.

— Быть этого не может! — несдержанно восклицает Огинский. — Это им не сорок первый!

— Мне трудно судить, что и как там у нас изменилось, — тяжело вздыхает Нефедов. — Известно, однако, что под Белгородом немцы прорвались уже не только в Прохоровку, но и в Обоянь.

— Немецкое радио слишком уж хвастливо, — пренебрежительно говорит Бурсов. — Они ведь в свое время и о взятии Москвы сообщали.

— Да, но на этот раз сообщило не немецкое, а английское радио. Капитан Фогт — осторожная бестия. Он знает истинную цену немецким сообщениям по радио и потому корректирует их английскими передачами. А переводит их ему майор Горностаев, хорошо знающий английский язык.

— И Фогт разрешает ему слушать такие передачи? — удивляется Бурсов.

— Знали бы вы Горностаева, не удивлялись бы доверию Фогта. Большего скептика, чем он, в жизни своей не видел. Ни во что и никому не верит. Да и судьба у него такая… Преподавал несколько лет в военно-инженерной академии, потом арестовали за что-то. А перед войной выпустили — и на фронт. Ну, а потом плен… Нет, не сдался, тяжелораненым взяли. Это его окончательно подкосило. Ко всему стал безразличным… Интересуется теперь только возможностью поспать. Да вот он храпит уже.

— А у Фогта он на хорошем счету, — замечает кто-то из майоров.

— У Фогта никогда не знаешь, за что в фавориты попадешь, — вздыхает Нефедов. — Горностаев ему понравился потому, что на его минных полях больше всего немецких саперов подрывается. Сам видел, как Фогт похлопывал его по плечу, когда какой-то здоровенный ефрейтор кисть руки себе оторвал, пытаясь разминировать установленную Горностаевым мину. “Очен корошо! — радостно выкрикивал Фогт. — Немецкий сапер должен учиться на самый хитрый мина. Тогда ему никакой советский мина не будет страшен. Это есть для него короший школа”.

Теперь слышен тяжелый храп и других офицеров. Они устали за день, да и разговор этот не очень, видимо, их заинтересовал. Умолк и майор Нефедов. А когда Бурсов решил, что и он заснул, вдруг снова услышал его голос, теперь приглушенный до шепота:

— Я не сомневаюсь, товарищ подполковник, что сражение под Курском кончится нашей победой. После Сталинграда у меня уже нет никаких сомнений на этот счет. Гнетет другое — а мы-то как же? Чем вину свою перед Родиной искупим? Вольная вина или невольная — это ведь сейчас не самое главное… Скорее всего, мы просто не доживем до того часа, когда земля наша станет свободной. А мертвые, как говорится, сраму не имут…

Майор Нефедов тяжело вздыхает и долго ворочается на нарах. Потом спрашивает:

— Вы, наверно, спать хотите, товарищ подполковник, а я вам голову морочу всем этим…