В Травинский - Мир Приключений 1965 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

И ни одного косого взгляда, ни одного отказа от работы, Ни единой ссоры с конвоиром, — напевая что-то, быстренько, ловко, словно с детства к сему готовый, делает этот ладный исполнительный парень всякую подневольную работу, не жалуясь, никаких, видимо, иллюзий не строя, здраво оценивая обстановку и искренне намереваясь подладиться к арийским хозяевам. Удивительно удачная кандидатура! Среди толпы неразговорчивых, безынициативных, угрюмых бомонских узников Порик — настоящая находка!

А он старается, Вася, он очень и очень старается быть на виду — да, я находка для вас, найдите меня, подберите, скорее, дело не терпит! И его замечают, конечно, его выдвигают, ему начинают доверять. Он староста барака, он — помощник старосты лагеря, он уже староста, предатель, изменник, холуй Вася Порик!

Это он был коммунистом, комсоргом роты? Это он принимал присягу на Куликовом поле в Одессе? Он водил красноармейцев в атаку на берегах Северного Донца? И он же инструктирует полицию Бомона, он объявляет гестаповские распоряжения, зовет людей работать на Гитлера и лишает “нерадивых” последнего куска эрзац-хлеба? Лучший курсант пехотного училища в Харькове — и лучший помощник фашистов во Франции?

“На миру и смерть красна”, — поговорку в разных вариациях знают все народы Земли. А он мог умереть не на миру — в одиночку, как подлец и предатель, от руки своих же или от руки случайно поссорившихся с ним хозяев. Ненавидимый товарищами по несчастью, едва терпимый, как это обычно бывает, гестаповцами, он мог потерять все и не выиграть ничегошеньки в опаснейшем своем предприятии. Это была игра на свой страх и риск — свой последний страх, свой смертельный риск.

Как бы то ни было, пока он подбирал людей. Странный старшина Бомона еще ни о чем не говорил в открытую, ко за жестом, интонацией, неожиданным умолчанием или неожиданной помощью, за самим “почерком” его работы чудилось нечто недосказанное, намекающее на что-то, будоражащее умы и сердца. Вот он подбирает старост бараков — сплошь приличные люди… Вот больному распоряжается отпустить добавочный паек… Вот выдает пропуска на выход из лагеря — выборочно выдает, и совсем не тем, у кого выполнена норма…

А он выдает и шумному, непокорному Константину Орлову, и неугомонному Колесникову, и Петру Григоренко, почти не выходящему из карцера… Идите, ребята, идите, ищите связь, не может не быть связи, знакомьтесь с француженками — может, у них братья коммунисты? Говорите с завсегдатаями баров — там все знают…

Вася Порик лихорадочно ищет связь с подпольем. Подполье есть, Порик ни минуты в этом не сомневается. Он вспоминает все, что слышал о Франции: Жанна Лябурб, Народный фронт, Торез, Дюкло, Жорес… Газетным петитом набранные имена придвинулись вплотную. Компартия Франции? В подполье где-то едут ее связные, где-то условным стуком стучат в двери ее конспиративных квартир! Может быть, я уже смотрел в ее глаза? Не ее ли неслышный приказ вызывает стремительно возникающие забастовки? Не из ее ли подпольных запасов наших ребят в шахтах подкармливают французские шахтеры? Не ее ли демонстрация встречала наш эшелон во Франции?

В шахте он работает вместе с французом Шарлем и поляком Юзефом. Шарль молчалив и нетороплив, Юзеф, наоборот, разговорчив. Каждое утро Шарль вынимает из бездонных карманов шахтерских штанов тонкий пакетик для Порика. В пакете два ломтика хлеба с маргарином и сигарета. Так повелось с третьего дня их совместной работы. Вася ни о чем не просил, Шарль ни о чем не спрашивал. Только один раз в ответ на Васину благодарность Юзеф перевел слова Шарля: “Ешь, силы тебе еще понадобятся”.

Когда отходит штейгер, первым бросает работу Шарль. Все трое усаживаются на глыбы породы, и с помощью Юзефа начинается тягучая беседа о жизни, детях, хлебе, женщинах, осторожная вначале, все более откровенная со временем. Слух у Шарля превосходный, он раньше всех слышит шаги штейгера, делает знак, и они берутся за молотки. Но однажды француз что-то пробурчал, Юзеф, молча кивнув, быстро вышел из штрека, и вскоре урчание воздуха в отбойных молотках оборвалось. “Перерезал шланг”, — понял Порик, подмигнул вернувшемуся Юзефу, тот, бледный, подмигнул в ответ, и они просидели до конца смены без дела, пока техники искали место обрыва шланга и устраняли его.

Шарль себе на уме — это понятно. Он приглядывается к Порику. И Юзеф приглядывается. Ну, приглядывайтесь, приглядывайтесь, не тяните, вот он — весь я, свой, ваш, в полной готовности. У меня — пропуска, пайки, полиция, у меня связи с гестапо, в СС, в жандармерии, — дайте мне знак, не тяните, у меня все на мази, я готов к делу. Где ты, компартия?

Он физически чувствует, как концентрируется на нем внимательный, осторожный, недреманный глаз невидимого, но всеведущего подполья.

Однажды утром, привычно сунув руку в карман куртки, он нащупал там какую-то бумажку. Вынул, развернул. Екнуло сердце. У него на ладони лежала листовка. Внизу была подпись: “Группа советских патриотов лагеря Бомон”.

Когда уже бежали и армия, и правительства Франции, когда над Дюнкером последние английские дивизии были придвинуты к морю, когда все власть имущие Запада уже расписались в полном бессилии, — тогда, перед самым падением Парижа, ЦК ФКП в последний раз обратился к правительству. ЦК требовал защищать Париж, “изменить самый характер войны, превратить ее в национальную войну за свободу и независимость Франции”.

Но уже некому было внять. Исчезла власть, рухнул государственный механизм, будто “построенный на песке”. Развалился аппарат военной организации, съедавший солидную толику национального дохода. Государство Франция исчезло.

В уставе национал-социалистской партии Германии говорилось: “Основа партийной организации — это принцип фюрерства. Народ не может управлять собой прямо или косвенно”.

Вторая мировая война — кроме всего прочего — была еще и войной самоуправляющихся народов против принципа фюрерства. Стала она такой и во Франции после французского поражения.

Исчезло государство Франция, но французский народ не исчез.

Единственная неразгромленная, единственная умеющая драться в подполье, единственно неистребимая в силу глубины ее рабочих корней, компартия создала Сопротивление, объединив вокруг себя всех и вся.

Возник фронт национального освобождения, возник Главный штаб ФТП — франтирёров и партизан, возникла всефранцузская организация Сопротивления, — куда более стойкая, действенная и выносливая, чем государственная организация довоенной Франции.

Ее многосоттысячная структура опиралась на простейшую людскую молекулу: тройку. Во главе тройки стоял четвертый — командир. Члены тройки знали только своего командира, еще связного, вернее, пароль связного: связные часто менялись. Командир взвода знал через связных командиров своих троек, но командира роты уже не знал, как тот — командира батальона. В одной комнате могли собраться закадычные друзья и не подозревать, что они состоят в одной роте или даже в одном взводе. Они узнавали об этом крайне редко: когда руководство собирало силы для крупной операции. После такого сбора состав троек и командиров опять перемешивался. Так до минимума свели возможность массовых провалов.