Остин Райт - Островитяния. Том третий

— Для тех троих твоя работа юриста и ее хлопоты по дому — одно и то же.

— Ну, мы уже выросли из пеленок, — сказал Филип.

— И этот рост был сознательным?

— Таковы законы эволюции.

— Только не для Островитянии.

Филип рассмеялся:

— Не слишком-то увлекайся бреднями об опрощении, Джон. Порок, типичный для интеллигента. Возможно, тебе жилось там и неплохо, как любому, кто, захотев сменить обстановку, уезжает на ферму и живет там, но сам при этом не фермер.

— По-твоему, это порок, — сказал я. — А может быть, это естественная реакция человека, который инстинктивно чувствует, что все окружающее его полно разного рода излишеств и ненормально?

— Попробуй займись фермерством, и очень скоро ты сам убедишься, что такая жизнь не сахар.

— А что — бизнес? Юриспруденция?

— Лучшая жизнь — та, что дает человеку как можно полнее раскрыть свои возможности. Конечно, неплохо живется и на ферме, где хозяйство ведется современно, по-научному.

— Островитяне вряд ли назвали бы свои принципы ведения хозяйства научными, но все это слова. Они развили искусство жить на земле до очень высокой степени.

— А тебе не кажется, что они люди ограниченные, узкие и их мало что интересует?

— Нет, не кажется.

— Да, наверное, я все же ошибался, и ты не интеллектуал.

— Хотелось бы надеяться, что я не укладываюсь в твою классификацию, Филип.

— Тут человек не властен.

— А почему бы не сочетать в себе оба начала?

— Так устроена жизнь. С одной стороны, ей нужны юристы, ученые, мыслители, а с другой — рабочие и бизнесмены. Наша цивилизация и есть плод подобного разделения.

— Откуда ты знаешь, что это разделение не результат беспорядочного, случайного роста?

— Я верю в прогресс, Джон.

Его светлые глаза блеснули почти зло. Продолжать разговор не имело смысла. В голове у меня творилось что-то непонятное; беседа наша вдруг представилась тропинкой, уводящей в некий нереальный мир.

Увы, подобных стычек с Филипом не удавалось избегать и в дальнейшем. Весь вечер у Бедлоу мы только и делали, что спорили. Кроме хозяина и его жены, а также доктора Хауэрда с супругой была приглашена мисс Хайд, чтобы уравнять число мужчин и женщин. Поначалу беседа текла неторопливо, однако неожиданно Филип, с горящими глазами, вновь принялся отстаивать свою теорию разделения. Несколько минут присутствующие развлекались, выясняя, к какой категории относится каждый. Филип открыто заявил, что он — интеллектуал.

— Думаю, я тоже, — сказала мисс Хайд.

— А я нет, хотя так хотела бы, — сказала Мэри.

— Я, наверное, тоже, — произнес Бедлоу.

— Разумеется, — подключилась его жена, — еще какой.

— Ну а начет тебя? — спросил Бедлоу.

— Я тоже! — ответила миссис Бедлоу, даже как бы с некоторой досадой. — Мы все интеллектуалы. — И вопросительно взглянула на меня.

Филип не дал мне и рта раскрыть:

— Джон тоже, хотя и считает, что нет. Он у нас бизнесмен. А вы что скажете, доктор Хауэрд?

— Я — ученый, вынужденный работать, чтобы зарабатывать на жизнь.

— Быть ученым — высшее проявление интеллектуализма, — сказал Филип.

— Куда же отнести художников? — спросила миссис Хауэрд.

— К существам низшего порядка, — откликнулся мистер Бедлоу, и все дружно рассмеялись.

Задав разговору определенное направление, Филип выдвинул вопрос: считать ли цивилизацию следствием разделения или υice υersa . [1] Наоборот (лат.). Все оживленно включились в обсуждение. Немного погодя Филип вскользь упомянул об Островитянии и попросил меня высказаться на этот счет. Я же просто стал описывать то, что мне довелось увидеть. Меня то и дело прерывали, задавая самые разные вопросы. Кое-кто высказывался весьма дельно… Под конец Филип, как искушенный юрист, подвел краткое резюме с широкими обобщениями: человечество, безусловно, находится в состоянии прогресса, развития, стремится к достижению определенных целей; каждый, по мере сил, вносит свой небольшой вклад в это движение вперед; в наиболее развитых центрах цивилизации люди овладевают новыми навыками, разрабатывают новые технологии, совершенствуют свой образ мыслей — и все это, в каждой отдельной области, способствует прогрессу в целом, развивается в его русле; отсюда и критерий различения цивилизованной и нецивилизованной личности, а именно разнообразие или, напротив, его отсутствие в жизни людей. И что может быть прекраснее, чем жить в наши дни!

Мэри, Филип и я возвращались домой по тропинке, вьющейся среди дюн и огибавшей песчаные берега небольших бухт. Молодой месяц то показывался, то исчезал за верхушками сосен.

В ответ на вопрос Мэри я сказал, что мне очень понравился вечер и я даже не особенно стремлюсь разбираться почему.

— Восхитительный вечер, — тут же подхватил Филип, — хотя говорить пришлось почти исключительно одному мне!

— Ты прекрасно вел беседу, — сказала Мэри приятным, спокойным, молодым голосом. — Не знаю, однако, договорились ли мы до чего-то определенного.

— Думаю, да. Я проверил свою идею. Конечно, из любого правила есть исключения, но в целом, если судить широко, она верна. К тому же она объясняет причины развития цивилизации, состоящие в том, что цивилизация открывает перед людьми все более широкие возможности. Что ты думаешь об этом, Джон?

— Я видел места, где твоя идея не приживается, а цивилизация не ведет к разделению и узкой специализации.

— Но если взять в качестве примера развитые цивилизованные страны, а не полуварварские, отсталые?

— Джон терпеть не может, когда его пытаются втиснуть в тот или иной разряд, — вмешалась Мэри. — Я буду говорить за него, потому что бедняга Джон не понимает хода твоей мысли.

— Хорошо, тогда каков ход его мыслей?

— Его, как мне кажется, больше интересуют конкретные факты и чувства.

— Джон, — со смехом сказал Филип, — похоже, Мэри готова зачислить тебя в антиинтеллектуалы.

— Правда, Мэри? — спросил я.

— Я? Ну уж!

Она задумалась, отвернувшись к блеклой, голубой слюдой отливающей глади бухты.

— Мне вообще не по душе все эти классификации. Взгляните лучше, какая дивная ночь. Я прекрасно провела время, все было так ново, но теперь я устала. Почему ты вечно носишься со своими теориями и классификациями, Филип?

Брат ответил не сразу. Последние слова жены больно укололи его, я это почувствовал.

— Я зашел слишком далеко, Мэри? — спросил он.

— Ах, нет, Филип, милый!

— Это всего лишь попытка как-то упорядочить окружающее, — мягко ответил Филип. — Если во мне есть такая потребность… По крайней мере, мне никуда не деться от этих мыслей…

— Я понимаю тебя, милый, — прервала его Мэри. — Мы все думаем об этом, и мы все в растерянности, просто ты не хочешь подчиняться бездумно, как большинство, и жаловаться… Извини, я вовсе не собиралась тебя критиковать.