Остин Райт - Островитяния. Том третий

— К чему ты клонишь? — спросила она.

— Я хочу сделать подарок своему другу в Островитянии и хочу, чтобы ты помогла мне его купить — ты наверняка в этом лучше разбираешься. Она ткет холсты и шьет одежду. Она — белошвейка…

— Белошвейка! — повторила Алиса таким тоном, что слово приобрело как бы новый смысл, вовсе не тот, что вкладывал в него я.

— Она — дочь лорда провинции, Алиса.

— И шитьем зарабатывает на жизнь?

— В основном она ткет, но и шьет тоже.

— Как ее зовут?

— Хиса. Это ее основное имя, но люди называют ее просто Наттана.

— А ты?

— И я.

— Наттана, — произнесла Алиса, и, выговоренное на американский манер, слово прозвучало странно, незнакомо, так что у меня возникло ощущение, будто я выдал какой-то секрет, который обещал хранить.

— Сколько ей лет? — спросила Алиса.

— Двадцать три.

— Ты близко с ней знаком?

— Весьма близко. Она мой хороший друг.

Алиса пристально, с подозрением посмотрела на меня и слегка покраснела:

— Значит, в ней причина?

— Причина чего?

— Ты прекрасно понимаешь! Причина того, чтобы оставаться в Островитянии, когда на то не было причин!

— Да нет же! Я решил остаться до мая, еще прежде чем мы стали хорошими друзьями.

— Джон, скажи мне: вы были очень хорошими друзьями?

Я не нашелся что ответить.

— Джон! — воскликнула Алиса. — Ты краснеешь!

— Алиса, что у тебя за мысли. Она была просто другом.

— Мы все думали…

— Что?

— Да то, что ты впутался в нехорошую историю. И все это было так непохоже на тебя, непохоже на нас… Твои бесконечные отлучки и то, что ты так надолго задержался без всякой причины, разве что из-за кого-нибудь… Мы боялись, как бы ты не связался с туземкой, — все мужчины одинаковы.

— Я ни с кем не связывался.

— Неужели? Мы слышали, что они там не особенно щепетильны. Папа даже специально взял в библиотеке книгу. И в твоих письмах постоянно говорится о девушках. Представляю, скольких еще ты не упомянул.

— Женщины там такие же щепетильные, как ты, Алиса.

Она вспыхнула и напустила на себя обиженный вид.

— Надеюсь, в отсутствии этого меня не упрекнешь! — сказала она с жаром.

— Я знаю, потому и привел тебя в пример.

— Значит, ты не…

— Что — не?

— Ах, ты же понимаешь. Ну… ни с кем не связался?

— К тому, что произошло, совсем не подходит слово «связался».

— И у тебя не было жены-туземки?

— Жен у меня не было.

— Ты вел себя примерно, Джон?

Если бы я толковал это слово так, как я понимал его, то вполне искренне мог бы ответить «да», но в понимании Алисы оно означало совсем другое, и мне пришлось бы солгать. Вспоминая о наших отношениях с Наттаной, я почувствовал, как кровь приливает к моим щекам.

— Я не сделал ничего, за что мне было бы стыдно, Алиса.

Она вызывающе, почти враждебно посмотрела на меня:

— Но может быть, ты сделал что-то, за что было бы стыдно нам?

Оставалось выбирать между ложью, непониманием или же пускаться в долгое объяснение, которое если в чем-то и убедило бы сестру, то ненадолго. Мораль нашей семьи как непреодолимая стена разделяла нас.

— Если бы, зная все, ты устыдилась хоть за один мой поступок, нам не о чем было бы дальше говорить.

— Ты не ответил на мой вопрос, — упрямо повторила сестра.

— Я больше ничего не собираюсь объяснять. Тебе должно быть вполне достаточно, что я не стыжусь за себя.

— Нет, мне не достаточно. Ты не единственный судья.

— Ты тоже. Каждый должен отвечать за себя.

— Веселенькая тогда была бы жизнь! — она сверкнула глазами.

— Алиса, я хочу подарить Хисе Наттане швейную машинку. Ты мне поможешь выбрать?

Не в ее характере было позволять мне так резко менять тему разговора.

— Мне не нравится твоя позиция, — сказала она. — Опять эта твоя проклятая гордыня. Я вижу, ты не хочешь быть откровенным…

— Если откровенность в том, чтобы я сказал, будто сделал что-то постыдное, я не стану лгать и никогда не скажу этого.

— Постыдного — с твоей точки зрения?

— Я не знаю иных критериев, кроме собственных, чтобы решать, чего мне стыдиться, а чего нет.

— Джон!

— Чужие мнения могут иногда сослужить дурную службу.

— Есть определенные вещи, которые неизменны!

— Ты имеешь в виду мораль, Алиса?

— Разумеется! Есть вещи, которые приличный человек не может себе позволить.

— Я не сделал ничего такого, чего не может позволить себе приличный человек!

Алиса внимательно поглядела на меня:

— Но к чему тогда эти намеки?

Очевидно было, что она хочет закончить разговор, сделав вид, будто все поняла.

— Я никогда не намекал ни на что подобное.

Она опустила голову. Широкие поля шляпы скрыли ее лицо.

— Что ж, — сказала она, — полагаю, все в порядке. — И, резко вскинув голову, взглянула на меня: — Можно я расскажу маме?

— Конечно, Алиса.

Она вздохнула:

— Так значит, эта мисс Хиса — твой друг?

— Всего лишь друг, Алиса.

— И всегда была только другом?

— Да.

Эта «американская» ложь для островитянина была бы правдой.

— И других женщин у тебя тоже не было?

— Ни одной, которую бы я знал так хорошо.

— И ты хочешь подарить ей швейную машинку.

Разговор перешел в спокойное русло. Алиса действительно оказалась прекрасной помощницей, целиком посвятив себя поискам наиболее подходящей модели. Купив машинку, мы отослали ее домой, чтобы она была под рукой, пока я перевожу инструкции на островитянский. Потом Алиса отпечатала их, добавив от себя кое-какие практические советы. Она сама много шила, и ей нетрудно было представить себя в положении человека, который никогда не пользовался машинкой. Она заинтересовалась Наттаной, тем, как та работает, живет, и я подробно рассказал ей обо всем этом. Так, тщательно обходя принципы догматической морали, Алиса сочувственно познакомилась с одной из сторон островитянской жизни.

Она была такой милой в своем горячем стремлении помочь мне — и в то же время такой бледной, слабой, изнемогающей под тяжестью своих пышных платьев, что сердце мое буквально таяло от жалости и благодарности. К концу моего пребывания в Медфорде я рассказал ей об Эке, Атте и Эттере, о том, как Эттера решила жить с братьями, помогая им.

— Хорошо бы взять тебя в Островитянию, — сказал я, — и там завести такое же хозяйство. Это было бы тебе полезно.

— В каком смысле?

— Ты зажила бы более здоровой жизнью, больше времени проводила бы на свежем воздухе, больше занималась бы физическим трудом и носила бы поменьше платьев.

— Поменьше платьев? У меня их и так немного.

— Там носят платья с подолами чуть ниже колена. А в теплую погоду можно ходить босиком…

— Босиком?!

— Ничего, ты бы скоро привыкла, там все так ходят. Тебе не пришлось бы мучиться в этих узких, тесных туфлях, да еще на таком высоком каблуке. Ходить стало бы легче, и ты меньше уставала бы.