Остин Райт - Островитяния. Том третий

— Кажется, в тебе опять заговорил островитянин!

Я не ответил и задумался. Доринг был уже совсем близко.

— Вон там Дворец, где мы остановимся, — сказал я.

Глэдис взглянула в ту сторону, куда я указывал, и не смогла сдержать возгласа изумления при виде квадратной формы здания, возвышавшегося над террасами садов, спускавшихся к каменной набережной. Верхняя часть его была озарена солнцем, нижние этажи уже погрузились в тень.

— Как красиво, Джон! — воскликнула Глэдис. — Никогда не видела ничего подобного!

Я взял ее за руку, и она благодарно и покорно прильнула ко мне.

Мост, крутой аркой изогнувшийся над каналом, ведущим к набережной, по словам Глэдис, напоминал венецианские. Я показал место, где Дорн XVII отражал атаки португальцев, и сказал, что, вполне вероятно, на нем была тогда та самая кольчуга, с которой сняли обручальное кольцо. Сев на лошадей, мы проехали по узким извилистым улочкам, местами поднимаясь по отлогим ступеням, и это напомнило Глэдис городок Кловелли в Квебеке.

Дворецкий провел нас в комнату, где я уже не раз останавливался; окна ее выходили на ту северо-восточную оконечность Острова, что так напоминала нос корабля, а дальше виднелась река с невысокими зелеными берегами и плодородные равнины.

Глэдис опустилась в кресло и удивленно, словно только что заметив это, сказала, что очень устала.

— Все такое новое и необычное, а ведь я здесь всего лишь сутки!

До ужина оставалось еще больше двух часов: сегодня его подавали позже, потому что Исла Дорн должен был прибыть на корабле.

— А ты не устал? — спросила Глэдис. Я не знал, что отвечать, — физической усталости я не чувствовал, но в мыслях царило смятение, которое я хорошо знал по американским воспоминаниям.

— Нет, — ответил я. — Скажи, ты так устала, что не можешь любить меня?

— Разве это возможно? — ответила Глэдис.

И я подошел к ней и обнял ее. Пристально вглядываясь в ее глаза, я прочитал в них усталость, беспокойство, смятение и страх, словно она столкнулась с чем-то ей непонятным, но притягательным, загадочным и любимым. Мне будто на мгновение приоткрылись ее смятенные мысли, и я понял, что больше всего сейчас ей нужен покой и моя счастливейшая обязанность состоит в том, чтобы подарить его ей. Но в то же время во мне словно билось и жило другое, второе «я», которому хотелось, позабыв о желаниях Глэдис, смять, зацеловать и силой овладеть этим покорным телом.

Ощущая внутреннюю раздвоенность, я понял, что надо сделать выбор, и выбрал то, что, как мне казалось, будет лучше для Глэдис, — постаравшись вложить в свои поцелуи всю свою нежность, усмирить свое желание так, чтобы любовь выразилась в тихой ласке, и мало-помалу напряженное выражение покинуло ее лицо. Дорогое и прекрасное, оно дышало покоем… И этот покой мягкой волною вернулся ко мне, как будто, воцарившись в душе и чувствах Глэдис, он завладел и моим существом…

Сумерки в комнате сгустились, но глаза Глэдис блестели по-прежнему. Слова исчезли, за нас говорила наша любовь. Переплетенные руки, нежная тяжесть ее тела, редкие поцелуи, — время струилось тихо, как глубокая река…

Но всему приходит конец. Я развел огонь в очаге и — так попросила Глэдис — зажег все свечи. Она не сказала почему, но ей хотелось, чтобы в комнате было много света, и еще она попросила, чтобы я не смотрел, как она одевается. Я сел перед очагом, глядя на огонь, слыша сзади шаги Глэдис, шуршание ее одежды и думая, почему она не захотела, чтобы я на нее смотрел.

— Джон, — сказала она наконец. — Как я, по-твоему, выгляжу?

На ней были ее коричневые туфли, но к ним добавились желто-коричневые чулки, подвернутые у колен, короткая темно-коричневая юбка, длиннополая куртка того же цвета и зеленая льняная блузка с широкими лацканами и зелеными завернутыми у запястий манжетами.

— Настоящая островитянка, — сказал я, и действительно, она выглядела сейчас более естественной, фигура ее казалась более изящной в короткой юбке, не закрывающей ноги.

— Блузку, юбку и куртку дала мне Некка. Это ее. Она дала мне их поносить и даже хотела подарить совсем. А туфли и чулки — мои.

Она приподняла юбку, чтобы разглядеть свои ноги, потом посмотрела на меня:

— Как я тебе нравлюсь?

— Тебе идет, — ответил я, впрочем тут же испугавшись, не подумает ли Глэдис, что я не одобряю вещи, которая она выбрала сама, когда ехала в Островитянию. — Все твои платья тебе к лицу, ты просто очаровательна.

Она явно ждала не того ответа и теперь вопросительно глядела на меня.

— Некка сказала, что цвет не подходит. Она удивилась, когда я захотела взять блузку и остальное… А тебе как кажется?

Глубокий коричневый цвет куртки и бледно-зеленая блузка оттеняли белизну кожи, а волосы Глэдис казались почти черными. Возможно, Некка имела в виду именно это… Но все эти недостатки искупались тем, насколько проще и естественней стал весь облик Глэдис.

— Я решила, тебе будет приятно увидеть меня островитянкой, — сказала она не совсем уверенно. Я не смог сразу найти правильные слова, чтобы ей ответить. Молчание затянулось, и она продолжала: — Но конечно, если получилось плохо…

— Этот наряд очень идет к твоей фигуре.

— Моей фигуре?

— Да.

Она вспыхнула.

— Цвет тоже подходит, — сказал я, улучив момент, когда мои слова прозвучали бы искренне.

— Некка сказала, что ей очень нравится цвет того платья, в котором я была утром. Она посоветовала только укоротить юбку и надеть темно-зеленую блузку.

— Носи те платья, которые ты привезла.

— Они тебе вправду нравятся?

— Ах, Глэдис, и они, и ты в них.

— Что ж, так даже удобнее… Хочешь, я выйду в этом наряде к ужину?

— Да.

— Ты уверен? Если тебе нравится, то все другое для меня ничего не значит.

— Совершенно уверен.

— Несмотря на мои голые колени?

— Да, Глэдис.

— Мне хочется сделать тебе приятное.

— Ты и так очень хороша… Поверь мне!

Она слабо вздохнула. И все-таки она не сказала всего.

Ее костюм показался лорду Дорну и еще двум мужчинам — то ли его помощникам, то ли секретарям, — присутствовавшим за ужином, столь естественным, что они явно не обратили на него особого внимания, да и сама Глэдис позабыла о своих голых коленях, хотя рука ее раз или два непроизвольно тянулась одернуть юбку.

Наутро облака серой пеленой затянули небо, то и дело принимался лить сильный дождь. Холодные, насквозь продуваемые ветром улицы Доринга уже не напоминали солнечную Венецию. Глэдис была не готова к такой перемене погоды, и, когда мы отправились к ткачу, о котором говорила Некка, ей пришлось надеть мой плащ с капюшоном. Ткач жил в Бекни, и мы пошли кружным путем, останавливаясь, чтобы взглянуть на каналы, реку, суда, набережную и покрытые резьбой фасады домов, — все это было непривычно и ново для Глэдис.