Остин Райт - Островитяния. Том третий

Мы поехали в сторону Доринга, остановившись перекусить в Дорингском лесу; снег заметал опавшую листву, но, несмотря на ветер, природа вела себя как шумный, неугомонный друг, а не озлобленный противник. Глэдис сказала, что, хотя ее матушка постоянно твердила, что единственным положительным достижением нашего времени является то, что погода перестала быть помехой в повседневной жизни, она, Глэдис, всегда любила ветер и дождь и рада встретиться с ними лицом к лицу; однако, когда мы добрались до Дворца, она устала и легла рано.

Следующий день тоже выдался пасмурный, но понемногу прояснилось и стало холоднее. Нашей целью был постоялый двор в ущелье Доан — месте красивом и интересном для меня, но уже привычном и не вызывавшем страха. Для Глэдис же ехать через высокогорное ущелье, да еще зимой, было внове. Здесь лежал глубокий снег, в котором была протоптана лишь узкая тропинка. Глэдис, оживленная, возбужденная и даже немного напуганная, очень серьезно относилась к тому, что в ее глазах выглядело как опасное, но увлекательное приключение.

Очарованный своей отважной спутницей, я легко угадывал ее чувства, переживал то же, что переживала она, и надеялся, что с моими давними мучительными воспоминаниями наконец покончено. Мне довелось немало выстрадать в этом ущелье, и в сердце моем оно оставалось святыней, связанной с памятью о Дорне. Сейчас я изо всех сил старался не поддаться вновь ее незримому обаянию. Я пытался жить простыми, естественными вещами и сохранить наши теперешние отношения с Глэдис в чистоте, не примешивая к ним своего прошлого. Любое движение в сторону от окружавшей меня реальности преградой вставало между мной и новообретенной красотой. Но я был еще недостаточно островитянином, чтобы воспринимать ущелье Доан само по себе. Из святилища доносились влекущие голоса. Мне же хотелось воздвигнуть новую святыню и поклоняться ей. Я страстно любил Глэдис, обожал ее, и моя новая богиня теперь требовала от меня жертв… Нет, я еще не стал достаточно простым человеком… Моя дорогая спутница и не подозревала о владевших мною противоречивых чувствах и поэтому была даже несколько озадачена знаками любви и внимания с моей стороны; а на следующий день, когда мы ехали под соснами, ветви которых сгибались под тяжестью снега, и сердце мое сжималось от боли при мыслях о Дорне, она говорила о том, как все это напоминает ей Рождество и предчувствие того, что нечто чудесное вот-вот должно случиться.

Но вот Кэннан с его вечно грохочущими водами остался позади, вокруг снова стояла не зима, а осень, мы выехали на равнины Инеррии, влажно-зеленые после недавнего дождя, и я снова был целиком во власти Глэдис. Она была совершенно счастлива, а запас молодых сил не давал усталости хоть на минуту ослабить окрылявшее ее чувство счастья. После ночи, проведенной на постоялом дворе в Инеррии, мы направились к Сомсам, и здесь я решил дать Глэдис день отдохнуть. Подобно ребенку, который, увлекшись чем-то, никак не хочет остановиться, она сперва возражала, но, уступив мне, сполна использовала предоставившуюся ей передышку. Глэдис захватила почитать «Путевые заметки» Карстерса, этюдник и дневник, начатый еще в Нью-Йорке, который она вела вплоть до приезда в Островитянию, но в котором с той поры не появилось ни единой новой строчки. Теперь она не уставая заносила в него дорожные впечатления.

Гостья и хозяева — Сомс XII, Брома и Даннинга, его мать — понравились друг другу с первого взгляда. Весь клан Сомсов, включая тех, кто жил в Лорийском лесу, собрался, чтобы повидаться с Глэдис. Такая любезность еще больше укрепила нашу дружбу. Глэдис познакомилась с генералом в отставке Сомсом I, его женой Марринерой и молодым Сомсом, с которым мы когда-то копали канаву и нашли луковицу дарсо. Глэдис ему понравилась, и он держался с ней дружески, хотя и с большим тактом. В ту ночь, перед тем, как лечь спать, она сказала, что уже не так боится островитянских молодых людей. Память о поведении Севина и собственной вине до сих пор мучила ее, но все же она не отказывалась от своих слов. Хотя Сомс и показался ей более утонченным и надежным, она сказала, что все равно считает Севина человеком благородным.

— Это я виновата, Джон, — заявила она. — Надо было внести ясность с самого начала. Он просто меня не понял. Ты повел себя правильно… но я так рада, что мы уехали, хотя в этом не было особой нужды. Я люблю, люблю, люблю тебя!

И она доказала, что это не слова.

На следующий день, девятого июня, мы поехали к Бодвинам в сопровождении Сомса XII и Бромы, которые направлялись в столицу на собрание Совета, намеченное на одиннадцатое число. Мы все были примерно ровесниками, кроме Глэдис, но и ее уже можно было считать вполне взрослой. Брома, недавно переставшая кормить ребенка, чувствовала себя свободной, независимой, у нее было легко на сердце, она постоянно что-то напевала и подшучивала над нашими неторопливыми лошадьми. Лорд провинции, Сомс, тоже был в приподнятом настроении, заразившись весельем жены и Глэдис, довольной, что она обрела двух новых и симпатичных друзей. На этот раз мы направлялись к дому Бодвина, лорда Бостии, чья жена была одной из двоюродных сестер Сомса, а не к маршалу Бодвину, у которого я прежде останавливался. Нашей конечной целью было жилище Бодвина-младшего, но никто не собирался говорить Глэдис, что ей предстоит посетить дом, где когда-то жил островитянский Шекспир, а теперь его потомки. Не уверенный, что она знает, что Бодвин для островитян — Шекспир, я предоставил ей разобраться во всем самой.

Когда за ужином хозяин случайно упомянул об этом факте, я стал наблюдать, как Глэдис воспримет новость. На мгновение взгляд ее стал пристально сосредоточенным, а затем я заметил, что она уже с новым интересом разглядывает стены залы и обстановку. Вечером к нам заглянули Бодвин — брат маршала — и его молодая и немногословная жена, Кания. Глэдис, как американка, вызывала любопытство у островитян, в особенности же у такой пары, как эта, поскольку брат лорда Камии тоже женился на иностранке — единственный из известных мне потомственных островитян, кто решился на такой шаг. Женщину эту звали Мария (причем ударение падало не на «и»), точнее, Мэри Элис Миллер-Стюарт, и она была дочерью сэра Колина, строителя Субарры; Мария с мужем жили на берегу реки Танар, в двадцати милях отсюда. Она и ее сестра, жена ее брата — миссис Гилмор, англичанка, а также Глэдис были единственными иностранками, постоянно проживающими в Островитянии; при этом миссис Миллер-Стюарт вряд ли стоило брать в расчет, поскольку они с мужем, сыном сэра Колина, чаще жили в Англии. У Глэдис, когда она окончательно поняла, что она единственная иностранка — не англичанка и не родственница Миллер-Стюартов, — постоянно живущая в Островитянии и на островитянский манер, разыгралось воображение и загорелись глаза.