Александр Кулешов - Голубые молнии

А потом, был клуб ДОСААФ.

Когда настало время проходить медицинскую комиссию, она явилась не в ту, где осматривали «перворазников», а в ту, где спортсменов. Ей было восемнадцать лет, она была небольшой, но крепкой, сильной девчонкой и комиссию прошла без сучка и задоринки. С волнением ехала Таня на аэродром, чтобы совершить свой первый парашютный прыжок. Но тут удача на время покинула ее — небо заволокло тучами, ветер крепчал. Прыжки отменили.

На следующий день снова. И на третий.

Пять раз приезжала Таня на аэродром, и все зря. В конце концов волнение прошло, появилась злость. Состоится наконец этот проклятый прыжок или нет? Когда самолет поднял Таню в воздух, она была потрясена. Вон внизу дома, дороги! А это лес! И каждая машина на дороге видна. И они двигаются! Медленно-медленно. А это поезд! Как все интересно. Таня узнавала знакомые предметы. Они выглядели отсюда, с высоты, совершенно иначе, и все же это были хорошо знакомые, привычные предметы.

Она совсем забыла о прыжке. Когда настал момент прыгать, испугалась: как, в эту бездну, где дома кажутся спичечными коробками, а машины букашками? Готовясь к прыжкам, она как-то не думала, что прыгать впервые ей будет страшно. А сейчас...

Вообще Таня всегда была трусихой, по каждый раз пересиливала себя. Не для других. Для себя. Себе самой должна была доказать, что может сделать то-то и то-то. Она ничего не видела вокруг, ринулась очертя голову. В мозгу вертелись обрывки инструкций, советов, наставлений. За добрую сотню метров от земли она сжала ноги, готовясь к приземлению. Все время, пока спускалась, вспоминала момент отделения от самолета и внутренне клялась, что никогда в жизни больше не прыгнет. И вдруг страх пропал, словно его никогда и не было.

В первый год Таня совершила 47 прыжков.

Еще когда прыгала в первый раз, подумала: как здорово научиться управлять своим телом в воздухе! И прыжки на точность приземления получались у нее особенно хорошо.

Она много занималась теорией — читала специальную литературу, изучала схемы, решала задачи.

В девятнадцать лет впервые приняла участие в крупных соревнованиях. За ней числилось уже 107 прыжков.

Прошло время. Из четырех мастерских нормативов она выполнила один — фигуру в свободном падении. И опять тренировки. Наконец — звание мастера спорта.

Как поется в песне: «Это было подавно, это было давно...» С тех пор были сотни прыжков, рекорды и чемпионаты. А главное, тренировки, тренировки, тренировки...

Впрочем, осенью прыгала реже. Но прыгала, выезжая со всей командой на загородный аэродром.

Дел хватало.

Один кружок на подшефном предприятии отнимал сколько времени! Там были такие же отчаянные, неукротимые и жадные до всего нового девчата, какой некогда была она сама.

Таня частенько вспоминала того, «тринадцатого». Она не любила изливаться. Пожалуй, была даже скрытной. Чувства и переживания ее отнюдь не становились всеобщим достоянием, как у иных, ее подруг.

Однако Рена, радистка, ее соседка по комнате и лучшая подруга, кое о чем догадывалась. Собственно, догадываться-то было не о чем. И все же...

Порой Таня становилась задумчивой, ее взгляд уносился далеко за стены небольшой комнатки. Порой она отвечала невпопад, рассеянно.

Наступил момент откровенной беседы.

— Не знаю, Рена, мне кажется это смешным, Тысячи ребят проходят, и почти все интересные, веселые. Ну проходят и проходят. А этого не могу забыть. Поверь, не потому, что он такой интересный, это бы полбеды. Нет, тут что-то еще.

— Любовь с первого взгляда! — определила Рена.

Обычно в ответ на подобные предположения Таня взрывалась. Поэтому Рена была просто ошарашена, услышав тихое:

— Ты думаешь?

— Да нет, — убежденно констатировала Репа, — теперь уже не думаю, теперь утверждаю.

— Ну и что в таких случаях полагается делать? Ты же специалист.

Но в голосе Тани звучала скорее грусть, чем насмешка. Рена не могла прийти в себя от изумления.

— Таня, серьезно, ты влюбилась! Это ужасно! Я еще никогда не видела тебя такой. Ты влюбилась!

Рена умела хранить тайны. Никто не догадывался о великой сенсации, происшедшей в маленькой комнате деревянного особнячка.

Таня, которая не представляла себе, что значит отсутствие аппетита или сна, не спала в ту ночь почти до утра. А когда уснула, ее одолели сны, чего тоже раньше не бывало.

Она видела себя, Ручьева, Копылова и Васнецова, совершающих бесчисленные прыжки — рекордные, в тыл врага, в море, на солнце и на лупу, спасая друг друга, избегая самых невероятных опасностей...

Проснулась разбитая, проспав все на свете.

Не успев как следует причесаться, сделать зарядку и позавтракать, умчалась в медсанбат.

И все равно опоздала.

Работала рассеянно, с ошибками.

Вечером взяла себя в руки.

Ну что, собственно, произошло? Ну, увидела интересного парня. А потом узнала, что парень маменькин сынок, трус, боится прыгать с парашютом и ей, Тане, надлежит участвовать в педагогической операции по спасению этого парня.

И отлично. Во всяком случае, причин для переживаний нет. Пусть переживает Ручьев в предвидении прыжка. Или Копылов, ожидая, чем кончится его затея.

Но не она.

В конце концов успокоилась окончательно. «Вспышка гриппа», как выразилась Рена, прошла.

И вот однажды, направляясь ясным осенним утром в медсанбат, Таня встретила Ручьева.

Румяная, свежая, бодрая, элегантная в своей шинели офицерского сукна и сверкающих сапожках. Таня оказалась в более выгодном положении, чем Ручьев.

В промасленном, старом комбинезоне, он тащил тяжелые, неудобные аккумуляторы. Весь раскраснелся, пот заливал глаза, сапоги скользили, чертовы аккумуляторы сползали и вырывались из-под связывавших их веревок.

В тот момент, когда, проклиная старшину с его дурацкими заданиями, дворников, которые не сметают скользкие опавшие листья, завод, где делают такие нелепые аккумуляторы, фабрику, где шьют столь неудобные комбинезоны — словом, все на свете, грязный, злой Ручьев остановился перевести дыхание, перед ним. «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты», предстала Татьяна Кравченко. Красивая, счастливая, далекая от его солдатских бед и забот. Та самая, встречу с которой он никак не мог забыть.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом, не говоря ни слова, Ручьев вытер рукавом пот со лба и, наклонившись к аккумуляторам, тяжело взвалил их на плечи.

Он пошел своей дорогой, осторожно переставляя ноги, боясь поскользнуться на мокром, устланном желтыми листьями асфальте.

А Таня смотрела ему вслед. Ей вдруг стало его так пронзительно, так жгуче, по-бабьи жалко, что перехватило дыхание. Ругая себя последними словами за слезливость, глупость и миллион других грехов, она продолжала путь. Одно Таня знала точно — она сделает все, чтоб Ручьев совершил прыжок с парашютом, больше того, она сделает из него спортсмена. Он еще им всем покажет! Он не только прыгать будет, он еще чемпионом станет, рекорды установит! Он...