Валентин Иванов - Возвращение Ибадуллы

Ибадулла присел в тени портала. В тишине он слышал только один звук – страстное воркование невидимой горлинки.

Тишину разорвала заводская сирена, означая конец смены. Ибадулла встал и заметил мраморную доску, прикрепленную к стене. Надпись на ней была составлена на двух языках: узбекском и русском, и, называя год сооружения и имя строителя, предупреждала, что хонако, как памятник народной архитектуры, находится под охраной правительства республики. Паспорт и охранный лист… Только сейчас Ибадулла обратил внимание на чистоту вокруг хонако. Входы во внутренние помещения были тщательно замурованы. Было ясно, что это здание хотели сохранить…

Вдруг Ибадулла услышал звук шагов. Так все же здесь бывают люди?..

Появился человек в белом костюме, желтых ботинках, в черной узбекской тюбетейке, расшитой белыми разводами. Судя по чертам лица, он был узбеком. Остановившись шагах в десяти от Ибадуллы, рослый и, видимо, сильный человек разглядывал его с непринужденностью, которая была непристойной по понятиям путника. Следовало произнести традиционное слово привета, но человек молча прошел мимо и опять задержался, на этот раз спиной к Ибадулле. Он чего-то ждал. Потом прошел мимо и исчез за углом. Ибадулла вскоре забыл об этом прохожем.

Осматривая здание, он обогнул восточный фасад, и тут перед ним открылась странная, неожиданная картина разрушения. Из десяти или двенадцати колонн чудовищной толщины, образующих перекрытую сводом галерею, только две или три стояли прямо. Остальные покосились наружу, и свод над ними разрушился.

Ибадулле приходилось слышать о том, что после установления советской власти многие старые, освященные временем здания стали разрушаться, и он с особенным вниманием осмотрел покосившиеся колонны. Быть может, фундаменты подмыло водой? Нет, квадратные цоколи колонн из тесаного камня стояли вертикально. Это сами колонны были подрублены почти наполовину своей толщины! Работала чья-то рука. Зачем? Кто-то сознательно покушался на хонако. Но ведь не та власть, которая взяла его под охрану! Такие раны наносят втихомолку, исподтишка…

Осматривая одну колонну за другой, Ибадулла дошел до крайней, нетронутой. Его внимание привлекла надпись, начертанная мягким графитным карандашом, свежая, четкая, быть может вчерашняя или сегодняшняя. Она сказала путнику привет в трех строках витых арабских букв:

Пришедший издалека, тебя ждут.

Иди смело, ты посол друзей.

Путь известен. Для тебя он безопасен и прям.

Надпись находилась на уровне глаз Ибадуллы. Чистый слог напоминал стихи корана. Ибадулла внимательно осмотрел поверхность колонны. На другой стороне и ниже он нашел карандашные черточки: пять рядов по пять черточек в каждом, всего двадцать пять.

Под рубахой на груди Ибадуллы висел маленький кожаный, тщательно зашитый мешочек. В нем прятался свернутый в трубочку листок пергамента, наследие деда и отца. Быть может, сто лет тому назад писец-каллиграф без единой ошибки изобразил на мягком, почти прозрачном лепестке кожи такими же буквами, как надпись на этой колонне, слова священного талисмана:

Во имя бога милостивого и милосердного

скажи: я ищу прибежища у господа дневного рассвета,

от злобы сотворенных им существ,

от вреда застигающей нас темной ночи,

от злобы дующих на узлы,

от зла-завистника, ненавидящего нас.

Во имя бога милостивого и милосердного

скажи: я ищу прибежища у господина людей,

царя людей, бога людей,

от зла тайно внушающих нам злые мысли,

от вдувающих зло в сердца людей,

от враждебных джиннов и злых людей.

Этот талисман в точности воспроизводил две последние главы корана. Его назначением было оградить верующего от зла. И только… Ибадулла вглядывался в надпись на колонне. Место, заполненное извилистыми значками и точками, обозначавшими чью-то темную, полную загадочного значения мысль, чем-то отличалось. Похоже, что здесь уже не раз писали и стирали написанное.

Вдруг Ибадулла нахмурился. Он вспомнил, что такие двадцать пять черточек были паролем тайной исламистской организации. Помещенная рядом с ними надпись должна иметь свой, но непонятный ему смысл. И неприятный прохожий, и чья-то злоба, подрубившая колонны, и темный смысл надписи слились в один образ… Ибадулла поднял темно-коричневую от загара и дорожной грязи руку и стер жесткой ладонью надпись и черточки.

Солнце уже село. Ибадулла обошел мечеть-хонако и двинулся к городской стене, пересекая кладбище.

С каждой секундой небо синело все глубже, темнота падала на город с южной стремительностью. Запад угасал. Там, где недавно еще было солнце, ему вослед уже спешила вечерняя звезда, которой привык клясться старый Восток. День уходил в ночь, как клинок меча, исчезающий в черных ножнах.

Городская стена зияла темными провалами, густые тени кутали кладбище. От полуразрушенного сводика согоны – могильного холмика – метнулось какое-то животное, пронзая тишину визгом и хохотом. От неожиданкости Ибадулла вздрогнул и остановился. Отвратительный лай шакала смолк в отдалении. Путник ступил в глубокий ковер пыли под городской стеной.

Он прошел по мосту через широкий арык и вскоре оказался на каменном тротуаре улицы, которая вела в город от ныне исчезнувших ворот в стене. Сбоку бежала вода в арыке. Казалось, что это от нее поднимается прохлада.

Быстро холодало – сухой воздух не препятствовал нагретой земле отдавать накопленное за день тепло. Невидимыми волнами тепло мчалось вверх, в холодное небо.

Ибадулла был одет в короткий, едва по колено, стеганый халат из алачи, подбитый отборной ватой. Красные, синие и зеленые полосы на бумажной ткани уже выцвели и потускнели от пыли и грязи. Как и земля, тело человека быстро отдавало тепло. Ибадулла зябко стянул халат на груди.

Он очень устал. Усталость смиряла волнение и заставляла желать простого покоя и сна. Найдет ли он нужную ему дверь, и откроется ли она перед ним? Кто встретит его там?

Чтобы найти дорогу, Ибадулла остановил случайного прохожего и расспросил его.

Улица поднималась к центру города. Подъем был бы заметен и менее усталому человеку, чем Ибадулла.

Больше тысячи лет Аллакенд строился и перестраивался на одном и том же месте. Фундаменты первых домов покрыла толща городских отложений в десять человеческих ростов. Она засосала целые сооружения, ныне в ней находят засыпанные здания и хорошо сохранившиеся храмы древних культов.

За пределами города и его предместий вода текла в мелких ложах оросительных каналов – арыков. А здесь, ближе к центру, вода оказывалась все ниже, струилась где-то очень глубоко, среди отвесных каменных стен, носящих следы последовательного наращивания. Она текла там, где тысячелетие тому назад стояли дома на ровной плоскости еще не превратившегося в холм оазиса.