Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

ВАЛЕНТИН БЛАКИТ

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА СААРЕМАА

Повесть

Порывистый ветер с шальными приступами холодного дождя третий день почти беспрерывно барабанил по окнам, не выпуская из квартиры. Наконец, похоже, стало успокаиваться. Слоящаяся свинцовая туча уступала место гряде рваных, с иссиня-черными загривками облаков, вытягивающих из-за горизонта серое ошмотье, в котором проблескивали и тут же затягивались бледно-голубые прогалины низкого неба. Но вскоре вновь наползало зловещего цвета нагромождение облаков, налетал шквальный ветер, колошматил деревья, безжалостно срывая ослабевшую, тронутую увяданием листву.

Да, где-то бесится стихия на Балтике, подумал Бакульчик, воочию представляя, как неистово кипит, со стоном выворачивает свое глубинное нутро море, с необузданной яростью бросается на каменистые сааремские берега, да с такой силой, что трудно понять, что стонет: море или вздрагивающая земля. Почти физически ощутил солоноватый привкус воздуха, прело-йодистый запах потревоженных в заводи темно-коричневых водорослей, сжимающие дыхание, валящие с ног порывы ветра... И вновь, Бог весть в который раз за эти годы, возникло острое желание побывать там, хоть мельком взглянуть на знакомые до боли места, завороженно постоять на берегу, каждой клеточкой ощущая могучее, освежающее дыхание мирской стихии. Но знал, точно знал: не бывать тому, не суждено - не те времена, не те возможности... Откладывал из года в год... Дооткладывался до границ, виз, валют, взбесившихся цен на транспорте, да разве только на транспорте. Остались благие намерения да воспоминания. Воспоминания... Давно заметил, что они приходят, одолевают почти всегда с долетающими сюда отголосками балтийской стихии, особенно осенью, когда шторма бесятся там с необычайной силой и яростью.

За некороткую жизнь он имел счастье много где побывать, повидать поистине райские уголки, где, казалось, природа, Бог уже не способны создать нечто более совершенное. Повезло быть свидетелем, участником воистину эпохальных событий, круто повернувших ход истории. Но райские места, важные события, персоналии с годами уходят, меркнут, стираются из памяти, вспоминаются редко, разве что в связи с чем-то происходящим там ныне, заинтересовавшим телевизион­щиков. А этот каменистый осколочек суши, омываемый неласковыми водами Балтики, где никаких заслуживающих внимания событий не происходило и не происходит, вспоминается часто, да в таких ярких, непримутненных временем картинках, что оторопь берет. Вспоминается, и какие-то давние, малозначимые, неприметные события, детали и детальки вдруг начинают приобретать неожиданную подсветку, знаковый смысл, видеться как предвестники, зародыши драматических сдвигов, происшедших на глазах его поколения.

Многое не хочется вспоминать, возникает желание многое приукрасить, многому найти объяснение, оправдание, однако почему-то ничто не хочет вычеркиваться, приукрашиваться, объясняться, оправдываться, возвращается и в снах, и наяву яркими, объемными зрительными картинками, некогда раз и навсегда зафиксированными памятью. И в ушах звучат голоса, которые и сегодня безошибочно узнал бы в любом многоголосии. Они, эти голоса, зовут в те места, а нечто неосознанное, непонятное сопротивляется, удерживает. Вернее - сопротивлялось, удерживало. Теперь, когда все улеглось-угомонилось, исчезло желание разгадывать неразгаданные загадки, осталось одно простое любопытство: своими глазами увидеть, как живет-поживает маленькая Эстония, так решительно взявшаяся за обустройство своего дома. Да сравнить с нами, белорусами, крупной по европейским меркам нацией, впавшей в интеграционный экстаз и сбрасывающей с себя последние национальные одежки. Кто выиграл, кто проиграл? Но удовлетворить даже это простое любопытство сегодня для рядового постсоветского пенсионера Бакульчика - непозволительная роскошь...

Первая и, пожалуй, последняя реальная возможность съездить на Сааремаа, где прошли почти два года его пограничной службы, была сразу же после демобилизации, когда рассказал отцу о забытом в демобилизационной спешке Тубике. Старика удивило, что есть такие умные собаки.

- Езжай и привези! - загорелся отец. - Деньги на дорогу дам. Будет хату стеречь, коров пасти...

***

Тубик - из породы немецких овчарок, но с какой-то примесью - был умнейшей из собак, которых ему, Бакульчику, доводилось когда-либо встречать. У Тубика были абсолютно разумные глаза, казалось, он понимает не только заученные команды, но и саму человеческую речь. Вел себя он с подчеркнутым достоинством, совсем не по-собачьи. Ни на кого не лаял, не рычал, не реагировал ни на чьи задабривания. Слушался только своего хозяина - инструктора служебных собак Ваню Ильина. Знал начальника заставы, относился к нему уважительно, но без подхалимажа: сначала посмотрит на Ильина, а потом уже выполнит команду капитана. Не очень признавал замполита, а к старшине относился и вовсе безразлично.

На ежегодных соревнованиях служебных собак в отряде Тубик всегда занимал первое место, получал медали высшей собачьей пробы и награду своему хозяину - как правило, краткосрочный отпуск на родину.

Но у пограничной собаки и в самом деле судьба собачья: прослужила пять лет - и на списание, независимо, как служила и на что еще способна. На последних состязаниях Тубика обошла молодая сука, оставив ему второе место и Почетную грамоту Ильину. Второй среди тридцати - это не двадцать девятый, но тем не менее вскоре на заставу привезли молодого пса, почти щенка, прошедшего первичную подготовку, - бестолкового, суетливого. Он лаял на ворон, не понимал инструктора, лез играть к Тубику. Тот лежал степенно, не реагировал на дурики молодого, и лишь когда игрун уж слишком надоедал, рычал так, что тот, кувыркаясь, отлетал на безопасное расстояние.

С появлением молодого пса Тубик изменился: ел мало, медленно и без аппетита, команды Ильина исполнял точно, но без былого усердия. Лежал безучастно, положив крупную голову на лапы, а из грустных глаз его исходила какая-то безысходная, горькая обреченность. Видимо, понимал: неизбежно произойдет то, что произошло со старой собакой, когда он прибыл сюда почти щенком.

Как только молодого выдрессируют, отпадет надобность в ветеране. Старшина пошлет солдата копать яму на пригорке за заставой. Ильин повесит на шею ему, Тубику, завоеванные на состязаниях награды, возьмет на поводок, и они отправятся в самый короткий последний наряд. У выкопанной ямы привяжет к кряжистой сосенке , погладит по голове, скажет «спасибо, Тубик, и прости», может, и слезу смахнет. Должен смахнуть - служил ему верно, служил, как умел, как мог.