Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Вышли сразу после обеда, разогрев в столовой аппетит манной кашей - в солдатском просторечии «детская радость - солдатские слезы». График движения выпал сравнительно удобный - почти половина пути туда и назад в светлое время, шесть часов сна. Бывает и похуже: два-три часа - и назад, на ночь глядя.

Первые километры одолели легко. У берега, как правило тихо, а если повезет, то и ветерок попутный. А дальше начинает закручивать, продувать со всех сторон насквозь сырой промозглый ветер. Как всегда, решил оставить ненавистный багор возле приметной кривой вешки-елочки.

- Ты что, салага, сачковать собрался? - посмотрел с издевкой Харламов. - Технику безопасности нарушать? А еще старший наряда, коммунист... Зна-аем, зачем в партию лезете... Один - в коптерку, другой - посачковать, пока не пристроят к хлеборезке...

Пронзило от горькой обиды. Хотелось крикнуть: «Ах ты, гад ползучий, мразь! Ты должен тянуть и этот багор, и «бандуру», а идешь налегке да еще вякаешь!» Возникла горькая неприязнь и к товарищу по партии, который плюнул на все принципы, правдами-неправдами пролез в теплую, хлебную каптерку, дает повод подонкам мерить всех коммунистов одним аршином. Привязал багор к ремню и, сжав зубы, по­шел.

- Ладно, я пошутил, бросай к чертовой матери... - снис­ходительно позволил Харламов.

Нет уж, дудки, подумал он, Бакульчик, теперь-то не бро­шу, - и со злостью прибавил шаг. Вскоре Харламов предло­жил передохнуть, но не обращал внимания на его сопровож­даемые матом требования, с прежним упрямством одержимо шел и шел вперед, не замечая усталости. Взмокло все - спи­на. руки, волосы под шапкой, пот выедал глаза, но остерве­нело шел, не сбавляя шага. Харламов стал отставать, мате­риться еще пуще, требуя привала, а он, ведущий, делал вид, что не слышит, лишь замедлял шаг, чтобы тот совсем не от­стал. Но останавливаться все равно надо - давно пора доложить по рации на заставу, что у них все в порядке, дабы не нарваться на неприятности.- Кишки надорвешь, салага! - на удивление почти дру­желюбно пожурил Харламов, устало свалившись рядом. - А ты, оказывается, с характером...

По его голосу трудно было понять, хорошо это или плохо, что с характером, но не стал уточнять, вообще реагировать, лежал неподвижно на спине, давая отдых онемевшим от ля­мок «бандуры» плечам. На разговор не было сил. Лежали молча, пока не стал пробирать мерзкий холодок. Связался по рации с заставой, доложил дежурному - и пошли дальше. Видимо, и в самом деле надорвался - после привала идти стало труднее. Ко всему - почти стемнело, сгущающаяся тьма поглощала елочки-ориентиры, двигались почти на ощупь по еле заметной лыжне. Неожиданно навалилась ка­кая-то непонятная вялость. Отчаянно, сжав зубы, боролся с ней, и эта борьба вскоре вызвала нестерпимый, до помутне­ния сознания голод. Мысли навязчиво закрутились только вокруг куска хлеба, лежащего в правом кармане, почти не­возможно стало сопротивляться желанию приостановиться, снять рукавицу, взять на зуб хоть маленькую корочку...

Тревожно выползла из торосов подернутая дымкой луна. По приметам, эта дымка ничего хорошего не сулила, но бы­ло не до тревоги - обойдется, ничего не случится. Главное - посветлело. Блики маяка казались уже совсем близко, когда с ужасом почувствовал: нет больше сил - подкашивались ноги, в глазах начиналось какое-то мельтешение, плыли ро­зовые круги, возникло неодолимое желание свалиться, под­ремать хоть минуточку. Приказывал себе: нельзя! Свалишь­ся, уснешь, вспотевший, - и все, не проснешься, околеешь. Осталось ведь всего-ничего - маяк почти рядом...

К палатке добрался на последнем дыхании. Лежа стащил с себя «бандуру», отвязал багор, сбросил лыжи, кое-как за­полз в палатку и свалился, обессиленный, поверх спального мешка, почувствовал приятное блаженство во всем теле. Харламов втащил рацию, что-то говорил, кричал, матерился, но он не соображал, чего тот хочет. Очнулся от ударов по щекам.

- Замерзнешь, салага! - доходил до сознания голос Хар­ламова. - Вставай, мать твою! Давай жестянку - согрею...

Никогда еще так не чувствовал, насколько неприятен, зловещ обволакивающий, сковывающий тело холод. Превозмогая слабость, поднялся, принялся разминать деревенеющие руки и ноги. Движения жалящими уколами отдавались по всему телу, и явственно понял, что не растормоши Харламов еще какое-то время - и все... Волной сверху прошел леденящий озноб. Отдал Харламову жестянку с рисовой кашей, хлеб, все четыре кусочка сахара. Тот уже зажег под металлической треногой спиртовую таблетку, и густое синее пламя весело облизывало жестянки.

- Согревай руки над огнем и двигайся, двигайся! - приказал Харламов, выползая из палатки набить снегом чайник. - Подзаправимся и будем дрыхнуть. Сэкономили на дороге...

Вскоре он вернулся, плотно заделал вход, сбросил с треноги нагретые жестянки, поставил чайник, зажег еще одну крупную - в четверть ладони - таблетку. В палатке посветлело и, похоже, потеплело. Надо было связаться с заставой, доложить о прибытии, но решил сделать это попозже, когда поужинают, а то чего доброго прикажут: раньше пришли, раньше и снимайтесь.

Сухой паек следовало поделить пополам: на сегодня и оставить на утро для «подзаправки» в обратный путь. Полбанки теплой каши не насытило, а только разожгло аппетит, возбудило дикий голод. Чтобы спалось спокойно, решили съесть всё, а завтра обойтись хлебом с чаем.

Проснулись от завывания ветра и жесткого снежного шороха по брезенту. Поняли: плохи дела. При таком ветре ледовый панцирь может давать подвижки, образуя трещины. Без разрешения выходить в темное время категорически запрещалось. «Сел» на эфир, но рация лишь шипела и потрескивала в полном безмолвии.

- Не умеешь, салага! - выхватил микрофон встревоженный Харламов, но и у него ничего не получалось. - Дрыхнут где-то, сволочи! Подождем...

Но и через полчаса, и через час «бандура» упорно безмолвствовала. Кричали в микрофон по очереди до хрипоты и все зря.

- Может, из-за снега не достает? Пойдем! По пути свяжемся, - решительно предложил Харламов. - Проскочим, ничего не случится...

- Подождем до утра...

- Была б жратва - можно и неделю ждать!..

- Может, сходить к морячкам, попробовать связаться че­рез их аппаратуру? И накормят - свои же, военные...

- У этих пидеров зимою снега не выпросишь, - скептиче­ски махнул рукой Харламов. - Сунулся как-то - хрен пока­зали да еще чуть не подстрелили...

Вскоре ветер вроде стал немного утихать. В самом деле, подумал, не надо терять время, черт знает, когда уляжется.

Начали путь легко, даже ветер дул от острова, в спину. Потом происходило обычное - закрутило со всех сторон, жесткий снег обжигал лицо, забивал глаза - трудно вешку усмотреть. А сбился с пути - пиши пропало: один из ста шансов добраться живыми.